Елена Улыбина
|
Елена Улыбина Субъект по ту
сторону опосредствования:
|
1.
Модель знаковой опосредованности позиции
творчества.
2. Мир в творчестве В. Сорокина:
психологический механизм игры с утратой
опосредствования.
3. «Пир» Платона / «Пир» Сорокина
4. Потеря субъекта любви у Сорокина.
5. Реальность.
Реализация позиции субъекта творчества предполагает создание некоторого нового продукта, в пределе – создание субъективной и объективной реальности. Математическая формула или роман становятся элементами культуры и предстают уже как объективная реальность мира, в котором живет человек. Так, роман Достоевского «Идиот» – это реальность, хотя описанные в нем события – вымысел. Психологическая сложность при этом связана с тем, что в процессе творчества реальность как бы удваивается и созданное может восприниматься как данное. У автора при этом возникает ощущение, что он не создал продукт, а открыл, нашел то, что уже существует в реальности. Во многих случаях искушение воспринимать продукты творчества именно таким образом чрезвычайно велико, так как предмет творчества приобретает статус неоспоримой истины, абсолютной реальности. Закон всемирного тяготения вроде бы действительно существует, но конкретная формула, принадлежащая конкретному автору, может описывать его более или менее точно. Но если формула – это не конвенциональная условность, а реальность, то в ней невозможно усомниться, с ней невозможно спорить. Созданный продукт поглощает автора, становясь сверхценностью.
Продукт творчества может в свою очередь существенно изменять окружающую реальность, в том числе и самого субъекта. Культура, созданная человеком, включается в механизм самодетерминации психики человека. Однако этот весьма полезный инструмент может быть потенциально опасен, повышая риск размывания границ между субъектом и объектом. Что на что влияет, субъективно может быть не очень понятно, мир культуры и природы даны нам только в виде наших знаний о них и достаточно легко могут быть спутаны. Знания о мире культуры и мире природы представлены в языке, который преобразует континуальные непосредственные ощущения в систему дескриптивных кодов, позволяющих манипулировать словами, не изменяя мир природы. Владея словами, человек овладевает и собой. Получается, что субъект создает и реальность, в которой существует сам, и самого себя. Порочный круг, когда автор и произведение сливаются в единое целое, не возникает до тех пор, пока слово сохраняет природу знака. Знака, в котором связь означающего и означаемого конвенционально обусловлена.
Ситуацию смешения субъекта и продукта, созданной и данной, условной и безусловной реальности мы рассмотрим ниже, на материале последних произведений Владимира Сорокина.
Игры с утратой опосредования разворачиваются в творчестве Владимира Сорокина и доводятся до предельного состояния. Можно сказать, что Сорокин строит ситуацию полного схлопывания пространства сознания, за счет устранения дистанции между означаемым и означающим, уже являющимся продуктом культуры и имеющим идеальный статус. С тем, что претендует на «правду» и «истину» Сорокин обращается как с правдой и истиной, выводя за пределы условности и показывая последствия абсолютной серьезности. Сорокин не использует материю текста для изображения некоторого внешнего содержания. Объектом целенаправленной трансформации, являются именно знаки, речь, стиль, ткань литературы целиком и система культурных ценностей, культура вообще. Сорокин показывает, как знак без значения приобретает самостоятельную ценность и начинает что-то обозначать без скрепления с миром означающих, приобретая свойства реальности и заменяя ее.
Противоположное явление описано Р. Бартом в работе «Мифологии». Барт обратил внимание на то, как культурные штампы, сконструированные идеологемы, наделяются вторичным значением и обретают самостоятельную жизнь, порождая не подкрепленные содержанием смыслы. Возникает дополнительный мир пустых форм, заменяющих собой реальность, что характерно, как утверждает Барт, для современной буржуазной западной культуры. Согласно Барту миф возникает на базе метаязыка, позволяющего манипулировать не вещами, а их именами. «Этот вторичный язык не совсем мифичен, но именно в нем поселяется миф, ибо он может воздействовать на такие предметы, которые уже были опосредованы языком» (Барт, 1989. С. 115). Отметим, что термин миф Барт использует в собственной трактовке, отличной от того, что понимается под мифом в работах К. Леви-Строса, Э. Кассирера, А.Ф. Лосева, Ю.М. Лотмана и др. Мифы, утверждает Барт, создаются и поддерживаются буржуазией, мифологизация менее свойственна левым. «Язык … угнетенных всегда беден, монотонен и связан с их непосредственной жизнедеятельностью… У угнетенных есть только один язык – всегда один и тот же – язык их действий; метаязык для угнетенных – роскошь, он им недоступен. Речь угнетенных реальная, как речь лесоруба …» (Барт, 1989. С. 118). Но эта реальная речь потенциально не менее патологична, чем метаязык, порождающий мифологию. Речь угнетенных порождает идеологию, реальность, в которой невозможно усомниться и которая начинает замещать собой объективно существующий мир. Воспроизводимый Сорокиным мир является антиподом мифологизированному миру. Это как раз мир, закрепленный в словах, не отличимых от реальности, лишенных не только лжи, но даже метафоричности. Это идеологический мир, как его описывал С. Жижек. «Идеология – это не просто "«ложное сознание", иллюзорная репрезентация действительности, скорее идеология есть сама действительность, которая уже должна пониматься как "«идеологическая"… "Идеологическое" не есть "ложное сознание" (социального) бытия, но оно само это бытие…» (Жижек, 1999. С. 28).
Знаки этого мира построены по типу индексов в терминологии Ф. де Соссюра, и не предполагают дистанции между означающим и означаемым. В результате возникает ситуации абсолютной реальности, исключающей условность, сомнения и дальнейшие принципиальные изменения. Реальностью становится созданный продукт, замещающий собой первичную, объективную реальность. Автор выпадает из ситуации, и ценность продукта неизмеримо возрастает по сравнению с ценностью самого субъекта, субъект как бы растворяется в продукте, приобретая в свою очередь вторичность. Созданная идея подчиняет себе автора, утрачивающего качества субъекта. А если нет субъекта, то теряется позиция того, кто может использовать знак как инструмент, того, кто владеет знаком, опираясь на различия означающего и означаемого.
Сорокин демонстрирует механизм, с помощью которого создается мир абсолютной реальности и показывает, какие последствия это имеет для человека и культуры. Сорокин строит взаимодействие с культурой, создавая дополнительное пространство вокруг обычных средств ее репрезентации, вокруг ее носителей. В результате обнажается «сделанность», искусственность тех феноменов, которые обыденным сознанием привычно воспринимаются как монолитные, единые. Любимым объектом для такой трансформации выступает идеология, ценностные штампы, символы веры. С культурой Сорокин поступает как Соссюр со словесным знаком, показывая условность и подвижность связи означающего с означаемым. Как означающее определяется связью с другими означаемыми, а не связью с означаемым, так и объекты культуры имеют смысл лишь в культурном контексте. Согласно Ж. Лакану функция языка заключается в отчуждении от реального и порождении субъекта, понимаемого как атрибут социума. Именно язык порождает субъекта - и субъект существует лишь как «место в языке», место в коммуникации.«Субъект полагает себя как действующий, как человеческий, как я, лишь начиная с того момента, как появляется символическая система. И момент этот принципиально невыводим из любой модели индивидуальной структурной самоорганизации. Другими словами, для появления на свет человеческого субъекта необходимо, чтобы машиной выдаваемых в информационных сообщениях, она учитывала, в качестве единицы среди других, и саму себя» (Лакан. 1999. С. 78)
В воспроизводимом Сорокиным механизме все по Соссюру и Лакану, означающее над означаемым в чистом, гипертрофированном виде. И речь может идти лишь о степени признания речи другого, заимствованных элементов. Но если собственно речи не существует, ибо не существует автора, то не существует и субъекта, который растворяется, тает в объекте.
Психологическим обеспечением этих процессов является возвращение на дооперациональный уровень интуитивного интеллекта в терминологии Ж. Пиаже. Этому уровню свойственна необратимость действий, обусловленная невозможностью различать предмет и его свойство. Отличие от процессов, характеризующих мышления ребенка заключается в том, что предметом преобразования в тех феноменах, о которых идет речь у Сорокина, становится идеальный продукт, некая абстракция, созданная на стадии формального интеллекта, продукт, уже обладавший обратимостью. Таким продуктом выступают свойства предметного мира, обретающие вторичные качества самостоятельных предметов.
Созданный идеальный продукт при этом становится более плотным и весомым, более "настоящим" чем субъект. У субъекта возникает ощущение недостачи собственной плотности, реальности, которое можно восполнить за счет соединения с такой "настоящей" идеологизированой реальностью. Такая творческая позиция и такая форма конструирования мира обеспечивает субъективное ощущение защищенности, комфорта и твердых правил, существующих вне субъекта. Мир читается как книга, в которой уже все правильно описано. Мир не познается, а выучивается.
При этом Сорокин не фантазирует, а лишь слегка усиливает отдельные элементы реально существующей в современной культуре ситуации. Построение искаженных форм сознания выходит за пределы литературных экспериментов и буквально вклинивается в реальность, захватывает область актуального дискурса и обыденной жизни. Взаимоотношение творчества с реальностью приобретают новое качество. Аналогом такой ситуации в реальной жизни можно считать акции движения «Идущие вместе» и любые другие действия в русле подлинного или наигранного фанатизма. Круг явлений чрезвычайно многообразен. Этому, в частности, соответствуют идеи русского имеславия, наделяющего слово статусом реального предмета, магия всех видов и многое другое.
Один из последних сборников рассказов Сорокина называется «Пир», так же, как и один из самых знаменитых диалогов Платона. Совпадение не случайное, позволяющее увидеть явные внутренние параллели. О чем идет речь у Платона? «Пир» посвящен обсуждению путей постижения истины через преодоление привязанности к частному, материальному. И одновременно речь идет о любви. В качестве базовой посылки изначально принимается, что совершенной может быть только любовь мужчины к мужчине, юноше, не оскверненная утилитарным деторождением и облагороженная сдержанностью импульсов. А далее, по нарастающей, понятие любви вообще становится все более абстрактным, отделяясь не только от деторождения, но и то тела вообще. Достигнув знаменитого предела в речи самого Сократа, любовь выглядит уже как некоторое всеобщее стремление к абстрактной идее прекрасного. «Прекрасное предстанет ... не в виде какого-то лица, рук или иной части тела, не в виде какой-то речи или знания, не в чем-то другом, будь то животное, Земля небо или еще что-нибудь, а само по себе, всегда в самом себе единообразное;...» (211.b), - утверждает Сократ. И это прекрасное - самый достойный предмет любви. Отметим, что высшая форма любви у Платона безобъектна, по крайней мере, в обычном, человеческом смысле и именно эта состояние рассматривается как состояние постижения истины. Любовь, согласно логике Платона - это состояние недостачи чего-то, что бы могло восполнить нехватку: «... во-первых, Эрот это всегда любовь к кому-то или чему-то, а во-вторых, предмет ее - то, в чем испытываешь нужду...» (200. е). Любовь - это голод еще не мертвого тела, тела, которое нечто имеет, но не полностью насыщено. На этом моменте наставница Сократа Диотима специально останавливается. И далее развивает мысль о том, что на высшей ступени это состояние недостачи снимается за счет объединения субъекта и объекта любви. На вершине в полном смысле никого нет. «Тут нет личности, нет духовной индивидуальности. Тут что-то, а не кто-то, индивидуализированное оно, а не живая личность со своим собственным именем. "Умная" бездна платонизма безымянна», отмечает А.Ф. Лосев (Лосев, 2000, с. 232). Получается, что совершенная любовь - это состояние, позволяющее преодолеть нехватку и необходимость Другого, и, тем самым, приводящее и к исчезновению субъекта.
Высшая форма любви, называемая платонической, предстает как нечто, очень далекое от того чувства, которое обычно связывает двух людей в обычном жизненном понимании. Реальные человеческие отношения таким образом становятся чем-то совсем мало значимым. Это скорее некое состояние или даже способность стремиться к высокому без конкретного объекта, результатом чего должно стать полное единство с потерей индивидуальности любящего и любимого. Я не знаю, чем это состояние отличается от смерти, но к жизни оно явно не имеет отношения. Согласно философии Платона все конкретные земные объекты могут представлять интерес только как ступени на пути к высшей любви. На завершающем этапе любовь обретает восполнение недостачи в себе самой. Дойдя до высшей ступени любви человек достигнет совершенства и бессмертия, обретя все блага в себе самом: «... лишь созерцая прекрасное тем, чем его и надлежит созерцать, он сумеет родить не признаки добродетели, а добродетель истинную, потому что постигает он истину, а не призрак? А кто родил и вскормил истинную добродетель, тому достается в удел любовь богов, и если кто из людей и бывает бессмертен, то именно он» (212 а). На этом этапе снимается и проблема дальнейшего развития, так как рождать уже нечего, что заметил еще А.Ф. Лосев. «Когда эпотически созерцается тело, душа и знание, то рождение дает тут определенный результат - в виде соответствующих речей, поэтических произведений и пр. Но что рождается, когда происходит созерцание самих идей? Платон совершенно ничего не указывает, что тут могло бы рождаться. Наоборот, тут, оказывается, происходит одно только созерцание, и никакого рождения нет. Или, вернее, рождение дано здесь в виде бесконечных переливов того же самодовлеющего созерцания» (Лосев, 2000, с. 232). Т.е. состояние безобъектного и бесплодного счастья, которое, как отмечает Лосев, к тому же абсолютно бесплодно, так как замкнуто на себе. Хотя Платон говорит о созерцании, представляется, что речь идет о более близком контакте. Созерцание - это дистантное ощущение, сохраняющее разрыв и дифференцированность субъекта и объекта. В тексте Платона – все включено в себя самое, объект сливается с субъектом любви, поглощается им. При слиянии созерцать уже нечего. Можно только переваривать.
В целом в диалоге Платона «Пир» мы имеем хорошо изложенную философию нарциссической безобъектной стадии психической организации с выходом в бесконечную инцестуозную перспективу. Это не самая удачная модель отношений. Это скорее похоже на нарциссическое единство с объектом, воспринимаемым как расширение собственной личности, восполнение собственных недостатков. Но все же описанная Платоном ситуация не столь разрушительна.
Пир у Платона - это нормальный симпосиум, пьянка с разговорами о любви, прославление Эрота. Пища и питье при этом реальны, а любовь идеальна, она присутствует в виде предмета обсуждения и, что особенно важно, в виде идеальных отношений собеседников друг к другу. Все любят друг друга, все любят Сократа, но Сократ хранит целомудрие, не соблазняясь ни чьим прекрасным телом. Границы тела принципиально не нарушаются, что как бы иллюстрирует содержание диалога. Сохраняется различие идеального (любви – слияния) и материального мира, предполагающего наличие и удержание границ.
Это различение позволяет Платону не переступать черту психотической патологии, и оставаться в пределах психической нормы, понимая идею слияния как метафору.
К миру, отраженному в текстах Сорокина это имеет самое прямое отношение. «Пир», и особенно его последний роман «Лед» служат иллюстрацией, демонстрирующей результат почти буквальной реализации платоновской идеи абсолютной платонической любви. Но воплощенной в телесной, материальной форме, стирающей разницу между идеей и телом.
«Пир» Сорокина - это еда во всем ее многообразии, поглощение пищи натуральной и метафорической. Пьянка и разговоры присутствуют в отдельных фрагментах как необязательный орнамент. Таким же необязательным элементом выступают и любовные истории. Но единство предмета изложения и формы изложения сохраняется. Способы еды можно рассматривать как формы любви, высшей из которых является слияние субъекта и объекта при восполнении недостачи. В тексте Сорокина воспроизводится процесс, близкий тому, что описан Платоном. Различия связаны с участниками любовных отношений и идеальным предполагаемым результатом. Хотя, возможно, описанный у Сорокина результат соответствует и реальному результату Платоновской любви.
Еда, в онтогенетическом аспекте – это самая ранняя форма любви, если можно так сказать о нарциссическом оральном либидо. Удовольствие от питания, утверждает М. Кляйн, является прототипом всех других удовольствий, включая сексуальные переживания и высокие человеческие отношения, они: «образуют основу не только полового удовлетворения, но и всего последующего счастья и способности чувствовать единство с другим человеком» (Кляйн, 1997, с. 27). Однако у этого раннего опыта единства есть ограничения, обусловленные отсутствием специальных средств формирования связи с другими. Понимание, существующее на оральном уровне - абсолютно, безусловно, непосредственно. «В идеале это понимание не нуждается в словах для своего выражения, что указывает на его происхождение от наиболее ранней близости с матерью на довербальной стадии» (Кляйн, 1997, с. 27). Это ощущение полного понимания, которое не поддается выраженности в словах и потому не может быть предметом объективной проверки.
Если еда – это первичная любовь, то аналогия с платонической любовью вполне закономерна. Это любовь, дающая полное, безусловное понимание, слияние, в котором снимается противопоставление между субъектом и объектом. Прелесть добавляет то, что предметом еды (и любви), предметом поглощения и слиянии в рассказах Сорокина является культура как таковая, овеществленная в самых разных объектах. Сорокин буквально реализует идеи Платона о том, что наиболее достойной любовью может быть только любовь к наиболее достойному объекту. Таким объектом и выступает культура. И высшей формой любви, высшей формой взаимодействия человека и культуры должно стать полное слияние за счет поглощения человеком культуры. Поедание культуры. Что и находит отражение в содержании небольшого рассказа «Concretные».
Сюжет рассказа составляет банальная история о знакомстве молодого человека с двумя девушками, посещении увеселительных заведений и финальном благополучном половом акте. Текст состоит из диалогов на тарабарской смеси английских, китайских и немногих русских слов. Язык можно рассматривать как воплощение фантазий Сорокина о реализации последних тенденций изменения русского разговорного под воздействием насыщения заимствованиями и упрощении конструкций. Этот язык практически полностью лишен метафорики и многозначности. В нем значение и смысл неразделимы, что уже само по себе лишает личность места локализации.
Убогость языка и примитивность событий создают общий фон повествования. Все вместе вызывает скуку и ощущение той недостачи, о которой говорится в диалоге Платона. Ощущение глобальной недостачи возникает у читателя, а реализовывают его герои в форме самого простого способа возмещения – поедания произведений литературы. «Все трое, стремительно работая челюстями, пожирают каждый свое, проделывая в телах извилистые ходы; поглощаемая плоть стремительно переваривается в их телах и фонтанирует калом из анусов» (Сорокин, 2001, с. 89). С чавканьем и удовольствием поедаются самые разные вещи – "Война и Мир", "Моби Дик" и "Мифогенная любовь каст". Недостача культуры восполняется самым полным соединением с ней, слиянием, в котором уже нет ни любящего, ни любимого. К тому же и предмет любви совершенен.
Все поставлено на свои места. Культура - это пища, источник жизни и потенции. Пиршество заканчивается механическим половым актом с использованием протезов половых органов. «Коля достает из панциря член с переливающимися под кожей вставками из чистого золота, Маша открывает мэньсо, Коля запихивает член ей во влагалище, совершает 69 фрикций, Маша кончает...» (Сорокин, 2001, с. 96). Если у Платона границы тела священны и не нарушаемы, то в тексте Сорокина границы тела фиктивны. Тело существует как муляж, протез, продукт высоких технологий, соединенных с остатками органики. Тело – это место функционирования техники и пространство поглощения продуктов культуры. Неопределенность границ и отрицательная ценность того, что они очерчивают, делает бессмысленным вопрос о сохранении целостности. Сохранять нечего, ибо нет тела субъекта, и нет телесной природы, противоположной природе культуры и порождающей естественные желания. Продукты культуры обеспечивают и возникновение желания, и возможность потенции, акта. Только направление обратное тому, о чем говорится у Платона. Восполненная недостача позволяет осуществить эрзац любви – ибо не восполнив недостачу невозможно любить. В целом это верно в обычной жизни, но у Сорокина овеществленная метафора ставит под сомнение ценность и подлинность как того, что можно получить от культуры, так и того, что в результате можно сделать.
Культура выступает в виде аккумуляторной приставки к механическим органам, и без нее они не работают. Протезированная культура необходима для того, чтобы возникло желание и возможность желание удовлетворить.
Субъект > литература > желание
Субъект > техника
> потенция
Буквально воплощенная формула Л.С. Выготского об инструментальном характере знакового опосредствования демонстрирует ненужность или полное отсутствие субъекта действия. Средство столь совершенно, что может действовать само. Культура в своем инструментальном виде не приживается, не «вращивается» в структуру психики, но начинает заменять собой личность. Получается, что потенция – это не атрибут субъекта, но атрибут культуры. Культура художественная порождает желание, а культура техническая обеспечивает потенцию, возможность желание разрядить. Если вспомнить Лакана, то получается, что желание в данном случае является производным не базовой потребности, преобразованной желанием другого, а производным символического и к потребности отношения уже не имеет. Это возможно лишь при отсутствии субъекта. Субъект, по определению – тот, кто осуществляет акт выбора, становится инициатором активности, а значит, изначально не совпадает ни с одной из позиций. Утрата символической способности в рассказе Сорокина восполняется за счет поглощения символического плана культуры, но, будучи поглощенным, этот символический план разрушается. Можно предположить, что тем самым определено место той самой «недостачи» как зазора между означаемым и означающим, между желанием и предметом желания. Даже у Платона предполагалась нехватка в качестве возможность любить. Но эта самая сакральная нехватка, определяющая наличие желания, устраняется.
Последний роман В. Сорокина «Лед» про то, что происходит с человеком в этой ситуации. Сорокин изображает состояние, когда дистанция по отношению к идеалам полностью утрачена. Некоторая ценность – допустим, объединение людей, несущих в груди Божественный (Космический) огонь (лед) становится абсолютной ценностью, перекрывая все возможные иные смыслы жизни. И от этого человеку становится очень хорошо. Это состояние показано Сорокиным предельно реалистично как полное человеческое счастье, светлое и возвышенное, дающее все, что может быть нужно человеческому существу. Братство светловолосых голубоглазых носителей небесного льда, по сути – сектанты какой-либо совсем уж отмороженной сатанинской или вроде того секты. Но повествование ведется от их лица и так, что хочется присоединиться к ним. Уж очень искренне говорят, уж очень красиво даны их отношения, строящиеся по той же модели платонической любви. Отношения – разговор сердцем – не предполагают генитального контакта, это предельная интимность, возникающая между избранными, не зависимо от пола, возраста, социального положения. Отличие от высшей формы любви у Платона лишь в некоторых существенных деталях. Объединяются не две разделенные на части половины, а множество. И результатом объединения становится не обретение силы, превышающей силу Богов, а прекращение жизни.
Личность объединяется с тем, что сам человек и создал.
Разрушительный эффект, как показывает Сорокин, достигается за счет объединения непосредственных желаний с идеологией, репрезентирующей их как псевдо символы. Символы, не отсылающие к содержанию, но искажающие его до неузнаваемости. Ложность символики хорошо видна во множественности смыслов, приписываемых роману. И в этой точке художественный текст пересекается с обыденной реальностью.
Председатель жюри российской Букеровской премии Владимир Маканин в одном из интервью, опубликованном на разных страничках в Интернете, заметил, что в романе Владимира Сорокина "Лед" ему видится большее, чем просто эпатаж и прописывание сцен насилия и порнографии, сдобренных ненормативной лексикой. В этом романе ему нравится вопрос, который ставит писатель; вопрос о поисках счастья, ни больше, ни меньше, поисках счастья всех людей. Пусть это звучит старомодно, пусть это рудимент, но никто из писателей со времен Достоевского никогда не ставил такой глобальный вопрос, - подчеркнул Макании. Сравнение с Достоевским звучит особенно трогательно, если вспомнить слова Федора Михайловича о слезе ребенка, которой не стоит царство небесное, но Владимир Маканин, безусловно, говорит искренне. Ценность искренности так же поднимается в романе.
С другой стороны в романе видят борьбу с тоталитарной идеологией. «Сорокин придумал некий идеальный мир свето-людей и противопоставил его обычным двуногим примерно так, как противопоставляется ангельский мир человеческому в религиозном смысле. И сделал это, скорее всего, в очередной попытке ниспровержения новейшей тоталитарной идеологии, да и вообще той пародии на христианство по всему миру, что присуща любой социалистической идеологии, с которой писатель всегда находился в конфликте» (Игорь Камиров, интернет журнал «Современная книга», www.kniga.md). То, в чем одни видят вопрос о всеобщем счастье, другие воспринимают как описание кошмара тоталитаризма, и роман действительно позволяет прочитывать не только эти смыслы и содержания, но и множество других, возбуждая в умах и сердцах читателей самые разные чувства, как пятна Роршаха вызывают самые разные ассоциации.
В интервью Борису Соколову сам Сорокин проникновенно говорит, что роман написан под впечатлением общения с собакой Саввой: «…общаясь с Саввой, я проникся идеей возвращения к истокам. Можно сказать, что "Лед" - это реакция на разочарование в современном интеллектуализме. Цивилизация разрушает. Люди как-то теряют себя. Они становятся фигурами внешних технологий во всем, начиная от еды и кончая любовью. Ощущается тоска по первичному, по непосредственному. Мы живем в паутине опосредованности. Я вспоминаю своего дедушку. Очень немногие сегодня способны говорить сердцем. И есть тоска по утраченному раю. А рай - это непосредственность. "Лед" - это не роман о тоталитаризме, а роман о поисках утраченного духовного рая». Да, как реакция на диктат культуры следует полный отказ от нее и возвращение к утраченному раю природного состояния. Но для человека, который уже не есть только животное, даже такое хорошее как собака, это одновременно обозначает и смерть его как субъекта. Утрата опосредования делает неизбежным слияние не с чистой природой, а с уже созданными продуктами культуры, такими, в частности, как идеи рая, любви, счастья, избранности и пр. Отказавшись от опосредованности, мы оказываемся в пустоте, в которой нет даже природы.
Все это дополняется открытием уголовного дела против Сорокина. Обвинение почти как против Сократа – в развращении юных душ. Основания для сравнения действительно имеются. Сократ, наряду с софистами, был первым, кто стал играть со словами, демонстрируя продуктивность языковых игр, показывающих значимость точных определений и возможность различных толкований устойчивых языковых форм. Сократ отказывался принимать само собой разумеющееся значение используемых понятий, требуя от собеседников собственных определений, что и вызывало наибольшее возмущение власти.
Сорокин, столько написавший про силу слова, реализацию метафоры оказался в мире, в котором метафоры не существует, существует только прямое, буквальное значение. Есть описание полового акта – значит – порнография, уголовное преступление. Нет условности, есть правда жизни. И за эту правду требуют к ответу по совершенно конкретной статье Уголовного кодекса. «Идущие» – это живые герои его книг, воплощающие тот способ видения мира, который с таким тщанием препарирует автор. Герои Сорокина пытаются уничтожить творца и, что наиболее неприятно, автор не может влиять на своих героев, ибо в том мире, который он описал, и который воспроизводят «Идущие» места для автора принципиально нет. Это точка, в которой автор и творение оказываются в одном пространстве, смертельном для субъекта.
Роман заканчивается сценой, в которой ребенок играет с кусочком сакрального льда. Игра – это, в онтогенезе – первичная форма приобретения способности к символизации. Только игра, как максимально условное действие и, одновременно, как начало культуры, способно остановить дурную бесконечность безусловности, вернув в мир человека знаковое опосредование и способность к творчеству.
Литература
Барт Р. Избранные работы. М., 1989.
Бодрийяр Ж. Забыть Фуко. СПб., 2000.
Жижек С. Возвышенный объект идеологии. М., 1999.
Кляйн М. Зависть и благодарность. СПб., 1997.
Лосев А.Ф. История античной эстетики. Софисты. Сократ. Платон. М., 2000.
Лакан Ж. Семинары. Кн. 2. М., 1999.
Платон. Собр. соч. в 4-х тт. Т.1. М., 1990.
Сорокин В. Пир. М., 2001.