1. Метафора – это разные выражения одного образа.

Первый смысл (о котором речь идет преимущественно в ранних работах) – это разные мифологические выражения одного и того же образа, который никогда не дан прямо, но только в своих «транскрипциях».

О свойствах мифологического мышления Фрейденберг пишет во многих ранних работах и «первый этап» своей научной деятельности обобщает в «Поэтике сюжета и жанра». Там она говорит, что внешне сходное для мифологического мышления всегда различно, и, наоборот, внешне разное – тождественно. Фрейденберг пишет: система первобытной образности – это система восприятия мира в форме равенств и повторений. Однако эти равенства всегда выражаются в разной форме: так, еда, рождение, смерть – разные формы единого процесса никогда не прекращающегося воспроизведения космической жизни. Борьба со зверем, разрывание его на части и поедание – это и собственно процесс охоты и еды; и сражение, а затем поедание тотема; и причащение племени к солнцу и всему космосу; и поглощение, исчезновение этого космоса, а затем его появление, воскресение.

Каждый элемент, каждая линия, ветвь смысла может рассматриваться как отдельное целое, но для архаики, по Фрейденберг, свойственно воспринимать все эти смыслы одновременно: каждый отдельный смысл – зверь, тотем, солнце, космос – несамодостаточен, но одновременно является и всеми другими, они как бы просвечивают друг через друга. Одно и то же здесь выражается по-разному, и, соответственно, разное – восходит к одному образу. При этом общий смысл – в данном случае можно его сформулировать как исчезновение-появление, смерть-воскресение – никогда не выражен прямо, сам по себе, как нечто отдельное: этот смысл существует только в своих конкретных выражениях, или, как говорит Фрейденберг, «транскрипциях». Вот эти разные формы одного образа Фрейденберг называла мифологическими метафорами. Общий образ никогда не выражался прямо, никаких архетипов не существовало, образ всегда «транскрибировался», по Фрейденберг, этими метафорами.

Однако Фрейденберг все время оговаривает условность этого обозначения, подчеркивая, что архаическое ыражение смысла нельзя назвать метафорой в нашем, рациональном классическом понимании. Она постоянно уточняет, что речь идет о своего рода до-метафорах.

Почему же это нельзя назвать метафорой?

Потому что здесь нет переноса. Ведь классическое понимание метафоры – это перенос признаков одного предмета на другой по сходству или смежности. Перенос же предполагает отличие самого предмета от его свойств, предполагает, что можно говорить о независимых качествах, отделяемых от предметности. В архаике, по Фрейденберг, предмет не отделяется от своих качеств, поэтому и метафоры как переноса быть не может.

«...В каких выражениях передать этот образ «содержания», которого никогда нет в наличии и никакими щипцами не схватишь, а есть только его «формы», где, однако, сидит содержание, которого нет? — пишет Фрейденберг. — Вот это «то, чего нет» в «том, что есть» доводило меня до умопомрачения».

В сороковых годах она пишет об этом так: «Семантика должна была всегда оставаться невидимой позади... Никогда, ни в каком периоде бытие не служило прямым выражением того, что вызвало его к жизни, — иначе не было бы этой вечной таинственной тайны, составляющей суть всего мирового процесса».

Отношения фрейденберговских образа и метафор, точнее до-метафор, можно уподобить отношению Бога и его выражений в апофатическом и катафатическом богословии. Сам по себе Бог невыразим, т. е. его можно определить только через отрицание (апофатика). Существуют же различные проявления Бога, которые суть его Имена, и их изобилие – предмет катафатики: эти имена есть разные качества бога, все они вроде бы отличаются друг от друга, но на самом деле своей совокупностью являют не себя самих, а Бога.

Это похоже и на платоновские идеи: красота сама по себе – объект мистического созерцания, она не имеет вида, формы, цвета и т.д., – а существует только в эмпирических проявлениях.

Подчеркнем, что эти дометафоры, о которых пишет Фрейденберг, существуют параллельно в сфере мифа, действия, вещи. Таким образом, метафора здесь имеет отношение прежде всего не к языковой, а к когнитивной сфере, к особенностям мышления – в данном случае архаического.

Этот первый смысл метафоры по Фрейденберг – разные выражения одного невыраженного прямо образа – близки некоторым идеям современных когнитивистов о метафоре.

Метафора как перенос появляется, когда признаки, свойства предмета отделяются от него самого.

Эти признаки и свойства можно приписать любому другому предмету. Например, «железный» это не только свойство определенного конкретного предмета, но и просто отдельное качество. Когда «железный» понимается как некое отдельное от предмета качество, это значит, что мы отвлекли от железного предмета его железность, и воспринимаем ее как нечто понятное само по себе. Теперь железный означает не сделанный из железа, а обладающий качеством железности. Это значит, что мы теперь не просто отличаем, например, железо от дерева, но что мы как бы сформировали комплекс свойств, признаков, образующих качество «железности». Сюда будет входить, например, твердость, непроницаемость, несгибаемость – и тогда мы говорим «железное сердце», имея в виду его непроницаемость для чувств, бесчувственность. Что здесь происходит? Представим, что у нас нет слова бесчувственный, слова абстрактно-понятийного – тогда определение «железный» у нас будет фигурировать в качестве понятия. Вот о таких понятиях, выраженных образно, и говорит Фрейденберг в «Образе и понятии», вот такое образное понятие она и называет там метафорой.

Но представим, что у нас уже есть слова бесчувственный, суровый, непреклонный. Тогда, если мы скажем железное сердце, риторика это уже по праву назовет метафорой. Аристотель мог бы так сказать: что твердость для железа, то суровость для сердца. Такие аналогии уже предполагают, что мы понимаем разницу между образом и понятием и намеренно создаем переносные значения. Фрейденберг же пишет о других переносах – тех, которые и создают первые понятия. Когда железный употребляется как обозначение качеств железности, а не предмет, сделанный из железа – это и есть первый перенос, первое иносказание. Т.о. первое иносказание, первая метафора - это понятие.

Огонь Эрота означает страсть – и если специального слова для страсти как абстрактно-отвлеченного понятия нет, то «огонь Эрота», отвлеченный от самого бога, будет понятием. Метафора как понятие, а вовсе не как словесное украшение – вот что важно для Фрейденберг в ранней метафоре. И это тоже имеет отношение к когнитивным процессам.

Особенностью таких метафор-понятий, говорит Фрейденберг, является их не полная свобода. Так, мы вроде бы можем приписывать качество железности чему угодно, а древний грек только тем предметам, которые были связаны с железом мифологически. Поэтому они могли сказать железное сердце, но не могли – железная воля, поскольку мифологически воля не была связана с железом.

Однако представления О.М. Фрейденберг о свободе современной метафоры проблематичны. В поэзии – да, возможна. Однако существует то, что когнитивисты называют естественным языковым восприятием. Вот для такого восприятия метафора отнюдь не свободна. Мы воспринимаем как «нормальные» выражения «железное сердце» и «железную волю», но нонсенс – железное воображение.

Воля – орудие для достижения чего-либо. Железное орудие удобно, прочно, несгибаемо. И вот вместо целеустремленной воли мы говорим несгибаемая или железная. А у греков представления о воле отличаются от наших, там не может быть речи о несгибаемости человеческой воли, т.к. воля в руках богов.

Железное сердце - здесь те же качества твердости и непрницаемости переносятся с железа на сердце. А вот железное воображение невозможно – т.к. воображение у нас ассоциативно связано с чем-то легким, эфемерным, изменчивым, порхающим – например, выражению бабочка воображения со смысловой точки зрения мы не противимся, а железное воображение может быть воспринято как «нормальное» только в определенной авторской поэтике.

Или: мы вряд ли примем метафору железный взгляд, а вот стальной прищур кажется вполне нормальным. В комплексе железности для описания соответствующего взгляда мы можем взять только, пожалуй, холодность, а в стали – острота, холодность, блеск. Вроде бы два металла, но один подходит для описания взгляда, а другой нет.

Или, например, огонь страсти – мы вряд ли скажем в русском языке огонь печали, или огонь уныния – поскольу печаль и уныние воспринимаются как нечто темное и тягучее, вовсе не как огонь, он скорее противоположность такому состоянию.

Таким образом, если мы говорим о естественном восприятии языка, то метафора всегда предполагает необходимость какого-то правильного сочетания того, что переносится и того, на что переносится; эта правильность зависит от совместимости ассоциативных смыслов, связанных с обоими словами-образами, причем понятно, что в разных культурах и разных языках смысловая аура того или иного слова будет различной – поэтому в других языках возможны метафоры, которым противится русское ухо.

Но важно не только сочетание понятийных ассоциаций, как бы окружающих слово, важна иногда и сама образность слова. Фрейденберг пишет, что для современного переноса годится любая понятийная аналогия. Но это не совсем так. Вот известный пример, кот. все любят цитировать: греки не могли сказать бездна счастья, только – бездна горя, т.к. горе в мифе неразрывно связано с конкретной мифологической бездной. Фрейденберг говорит, что перенос в такой метафоре всегда подразумевает былую семантическую связь предметов в мифе. Посмотрим, что в русском языке с бездной: да, действительно, можно сказать бездонная радость, бездна щедрости, бездна глупости – но неправильным кажется бездна величия. В чем тут дело? Ведь, по Фрейденберг, для современного переноса важны только понятийные смыслы, а абстрактный смысл бездны – очень много, неисчислимое количество. Но в самом слове есть образ – то, что без дна – ведущий нас в глубину, вниз. И если мы можем представить распространяющуюся в глубину глупость или расширившуюся во все пределы вселенной радость, то величие нам представляется как бы «растущим вверх», а отнюдь не нисходящим, пусть даже и в бездонную глубину. И это тоже рассматривается в когнитивной теории метафоры, когда говорится о т.н. ориентационных метафорах.