Согласно одной из распространенных теорий, рубеж веков влечет за собой резкое изменение культурной парадигмы. Действительно, можно отметить некоторые черты сходства переломных периодов в истории, приходящихся именно на конец предыдущего и начало следующего столетий. XXI век, по всей вероятности, также чреват какими-то изменениями, а поскольку исторический опыт показывает, что сознательные намерения людей, как правило, сильно отличаются от достигнутого результата, стоит обернуться назад, прежде чем подумать о том, что нас ждет впереди. Вспомним, например, что рационализму и секуляризации культуры Нового времени положил начало протестантизм, стремившийся к возрождению христианства апостольских времен и к одухотворению религиозным чувством всех областей человеческой деятельности. Возможно, Лютер отрекся от своей реформы, если бы представил себе ее последствия, сказавшиеся уже в XVII веке, но вызвавшие также и перелом в мировоззрении на рубеже XVIII – XIX веков. Несомненно, что Великая Французская революция является главным событием вышеназванного периода, и хотя люди в своих действиях руководствовались совсем другими лозунгами и другими соображениями, нежели Лютер, формирование национальных государств и национального самосознания следует из духа буржуазного самоопределения, заложенного именно Лютером. Попробуем разобраться в подводных течениях, присущих мыслительной деятельности интересующего нас периода.

Как известно, Великая Французская революция, подготовленная в интеллектуальном смысле просветителями, проходила под знаком космополитизма. И процессия, торжественно проследовавшая к дверям Народного собрания в 1790 году, наглядно этот космополитизм показала. Впереди шествовал эльзасский барон Анархасис Клоотс, за ним шли китаец, испанец, англичанин, австриец, негр и в довершение всего – халдей, выражая тем самым единство наций. Имперские планы Наполеона, таким образом, не только не противоречили духу Французской революции, но напротив, выражали ее существо, поскольку только в рамках империи единство наций могло быть осуществлено в реальности. Империя, вместе с тем, актуализирует мифологему Золотого века, возвращения в Рай, подкрепленную многочисленными философскими концепциями пантеистического толка, в самом кратком виде суть которых может быть представлена как движение от первоначального единообразия к расчленению и дисгармонии для достижения конечного гармоничного единства. Идея империи была воспринята в других странах, быть может, с еще большей силой, чем во Франции. Так, стиль ампир в России более распространен и достиг большего совершенства, чем на родине, а имперская по духу философия возникла скорее в Германии, проявив себя в творениях Гегеля, Фихте, Новалиса.

При всем светском характере новой парадигмы, религиозные архетипы проступают достаточно отчетливо, следовательно, мысль о возрождении мифологемы Рая может быть детализирована и углублена. Иррациональный экстаз, ощущение слияния с Богом, характерное для религиозной мистики, трансформируется в поиски чудесного в области так называемого «естественного», которое само по себе развивает пасторальные образы, связанные не только с благословенной природой, овечками и пастушками, но и Христом-пастырем. Очевидно, что в рамках пантеистического мировоззрения «естественное» заменяет именно иррационально-мистическое. «Естественное» наполнено тайной, приобщением к «первоначалу», которое находят в «дикаре», культуре «низших классов», ребенке. Отсюда интерес к народной поэзии и внутреннему миру маленького человечка, только недавно пришедшего «из вечности», отсюда появление новых наук - этнографии, фольклористики и педагогики.

Согласно средневековым представлениям земной рай, коль скоро в него вообще верили, располагался на Востоке. Средневековые географы и историки говорили о четырех реках Рая, идентифицируя их с Нилом, Тигром, Евфратом и Гангом. Удивительно, что на рубеже XVIII - XIX веков подобное представление получило научное подтверждение, поскольку начало европейской цивилизации ученые сочли возможным выводить из Индии. Мы имеем в виду исследования Вильяма Джонса, изучавшего языки, культуру и литературу Древней Индии, а также основоположника современной лингвистики француза Антуана Саси, заявившего о родстве европейских языков. Индия объявляется общей европейской прародиной, страной, где следует искать не только истоки всех языков, но и начала литературных сюжетов. Фридрих Шлегель отдал дань подобной идее, написав работу «О языке и мудрости индийцев».

Наконец, среди идей французской революции возрождается мифологема «спасения». Согласно христианской доктрине, до Христа не было возможности «спасения» для человека из-за первородного греха. Надо сказать, что уже эпоха Возрождения сильно интересовалась данной проблематикой, выдвинув свою доктрину «спасения философов», согласно которой Христос вывел из Ада не только Адама и Еву, но и всех добродетельных людей, умерших до прихода Христа, в первую очередь, конечно, античных философов. Эпоха же Просвещения оперирует категорией «спасения» как одной из важнейших. Во Франции появляется даже жанр оперы «спасения», расцветший в творчестве Гретри, Филидора, Монсиньи, Лесюэра, Керубини, в таких операх добродетельного героя спасает благородный властитель, явно выполняющий функции Христа. В Германии слово «Rettungsgedanke» становится знаменем целого литературного и философского направления, представленного именами Лессинга, Гердера, братьев Шлегелей, а также участников Гейдельбергского кружка Арнима и Брентано.

Не удивительно, что религиозные архетипы вызвали к жизни идеализацию средневековья, столь ярко проявившую себя в творчестве романтиков Йенского кружка. Новалис в работе «Христианство или Европа», написанной в 1799 году, грезит о возвращении католического средневековья как самой универсальной, глобальной системы, когда-либо существовавшей в истории человечества.

Таким образом, мы опять вроде бы вернулись к идее империи, подкрепленной религиозными доводами. Наполеоновская империя в опосредованном виде апеллирует к римско-христианской империи, на протяжении долгого времени считавшейся единственно возможной (напомним, что в представлении средневековых мыслителей римская империя никогда не умирала, она лишь сменила правителей). Однако глобальная система Новалиса отличается от официальной доктрины католицизма весьма существенно. В первую очередь, это универсализм не только национальный, но и социальный - от универсальности избранных (в плане приобщения к латинскому языку и латинской культуре) Новалис переходит к универсальности «демократической».

Парадоксальным образом, именно Франция, культивировавшая в начале XIX века идею имперского универсализма, становится символом национального самоопределения, тесно связанного с процессами демократизации.

Опера «спасения», будучи перенесенной на русскую почву, противопоставляется итальянской опере-seria, имевшей космополитический характер и в своих истоках связанной с римско-античным и римско-христианским миром. Интересно, что на русской почве стиль классицизма ассоциируется не столько с французским классицизмом, сколько именно с итальянской оперой-seria, заимствующей сюжеты из античной мифологии или христианской истории, и латинским языком, являющимся основой итальянского языка. Явно же претендующая на французские корни опера «спасения» связана с новым стилем сентиментализма, ориентирована на русскую тематику и является предтечей русской национальной оперы и русской национальной драматургии. Вспомним, что на рубеже интересующих нас веков именно драматургия определяла лицо русской литературы. Те же процессы происходили и в немецкой культуре, где опера «спасения» органично трансформировалась в немецкую романтическую оперу.

В отношении языка также можно заметить интересные изменения на примере все тех же русской и немецкой культур. Французский язык становится основой формирующегося национального литературного языка. Новая русская и немецкая грамматики создаются на основе грамматики французского языка, а французские макаронизмы одинаково часто употребляются как русскими дворянами, так и немецкими баронами. Подчеркнем, что речь идет именно о национальном самоопределении в языковом плане, а не о космополитических тенденциях под знаменем французских идей. Заметим также, что и в русской, и немецкой культурах отчетливый поворот от космополитизма к национализму заметен в 10-х годах XIX века, что, возможно, связано с историческими событиями и судьбой имперских планов Наполеона, но не целиком определяется последними. Космополитизм явно способствовал появлению национализма, а не просто сменил его на исторической арене. Как это происходило, наглядно демонстрируют процессы изменения русского языка.

Известно, что функцию латинского языка в славянском мире выполнял старославянский язык или, как его называли на Руси, церковнославянский. Богатейшая литература Паннонии, Сербии, Хорватии, Болгарии и Руси была создана именно на этом языке [1]. В XVII веке параллель между латинским и старославянским языком была замечена и осознана теоретически. Однако, если в Западной Европе от латинского языка как языка культуры давно отказались, в России старославянский язык продолжал жить в рамках высокого штиля классицистской литературы (не считая, конечно, церковного употребления). Параллельное существование двух языков, не соприкасающихся друг с другом (употребление славянизмов и русизмов в одном произведении, тем более в одном предложении, не допускалось), имело место вплоть до Пушкина, да и во времена Пушкина велись споры между архаистами (Шишков) и новаторами (Карамзин), отстаивавшими право на существование того или иного языка, но не предполагавшими их органичного взаимодействия. Пушкин был первым, кто стал употреблять славянизмы в качестве особого художественного средства в тех случаях, когда надо подчеркнуть экзотический характер места действия. Пушкин использует славянизмы отнюдь не только в произведениях, связанных с русской исторической тематикой, но и стихах на библейские темы, подразумевая, скорее, экзотику Востока, а не религиозный смысл, и в случаях подражания античным образцам, например в «Памятнике», задуманном, как вольное переложение мыслей Горация. Но рядом со славянизмами Пушкин употребляет также и галлицизмы, заимствованные из французского языка. Галлицизмы нужны Пушкину для создания атмосферы романтической ситуации, хотя часто галлицизмы употребляются наряду с русизмами и в качестве нейтрального фона. Таким образом, славянизмы, галлицизмы и русизмы соотносятся не с разными языками, а с разными функциями внутри одного языка. В пушкинское время подобные нововведения казались шокирующим смешением всех возможных стилей, мы же подобное смешение воспринимаем естественно, так как сами разговариваем на этом языке.

Что же мы имеем в итоге? Старославянский язык в нашем случае символизирует универсальность (космополитизм) старого средневекового религиозного типа, французский язык – новую универсальность просветителей и империи Наполеона. Русский язык по происхождению является «естественным» языком «низших классов», следовательно, при нашем раскладе, он является продуктом светской культуры, заимствующей религиозные архетипы, и, таким образом связывает между собой средневековую и просветительскую парадигмы. Творчество Пушкина показывает, как язык становится подлинно национальным, вбирая, поглощая и ассимилируя два типа универсальности. Со времени Пушкина русская культура становится национальной культурой, но такая возможность появляется только в связи с актуализацией космополитизма в разных его проявлениях. Идея самоопределения, связанная с именем Лютера, реализует себя в национальном плане, когда универсальность «избранных», слившись с «демократической» универсальностью, подразумевающей самоопределение личности, ассимилируется низовой культурой, обнаруживающей в себе невиданные ранее творческие силы.

[1] См. об этом: Успенский Б.А. Краткая история русского литературного языка (XI – XIX вв). М., 1998.