«Одни военные науки занимали меня страстно,  
в них одних находил я утешение и приятное занятие,  
сходное с расположением моего духа».  

Николай I[1].

Военному воспитанию наследников Романовы придавали большое значение с первых дней утверждения династии на престоле. Связано это было с идеей о том, что царь – это, прежде всего, воин, предводитель войска. В XVIII в. с восшествием на престол Петра эта формула получила особый смысл. Ведь символический ряд, с точки зрения реформатора, нужно было поддерживать реальной и зачастую весьма нелегкой работой. Иными словами, наследник должен знать военную науку (как, впрочем, и многие другие) изнутри. Петровские принципы стали в последствии основой для воспитания великих князей на протяжении всего XVIII в.  

Царевич Алексей Петрович, провел первые годы своей жизни в духе московских традиций. Находясь в Кремлевском дворце, он был предоставлен заботами своей бабки – царицы Натальи Кирилловны и матери – первой жены Петра Евдокии Лопухиной. Его окружение было за редким исключением женским. Его опекали многочисленные мамушки и нянюшки. В шесть лет под руководством своего первого наставника князя Никифора Вяземского маленький царевич начал изучать грамоту. В соответствии с традициями того времени Вяземский начал обучение Алексея с чтения Ча­сослова. Специально для Алексея монах Карион Истомин составил замечательный словарь, а картинки к нему сделал известный в ту пору мастер Леонтий Бунин.

И вдруг все переменилось. Тихая жизнь в хоромах Московского Кремля закончилась, русских наставников сменили немецкие учителя, а женское окружение практически полностью было заменено мужским. В 1698 г., после ссылки Евдокии Лопухиной в монастырь, Алексей был отправлен в село Преображенское. Именно здесь в это время был расквартирован Преображенский полк и находился Преображенский приказ, занимавшийся следствием и судом. Таким образом, царевич попал в атмосферу места где, с одной стороны, стреляли, маршировали и устраивали «экзерциции», а, с другой стороны, проводили розыски и дознания, а то и пытали. 

Известно, что Петр намеревался отправить десятилетнего Алексея в Дрезден для продолжения образования. План этот, однако, реализован не был. Формально помехой для его осуществления стали действия шведского короля Карл XII, который, нанеся поражение Дании и, одержав в 1700 г. победу над русскими силами, сосредоточенными под Нарвой, направил свои войска на территорию Речи Посполитой. Таким образом он стал постоянной угрозой для столицы Саксонии — Дрездена. Примечательно, что Петр I, для которого проведение активной внешней политики никогда не было препятствием для определения дворянских недорослей на учебу за границу, отказался от самой идеи отъезда наследника за границу. Решение оставить Алексея в России не было случайным, вызванным сиюминутными обстоятельствами. Царь, вероятно, понимал трудность обеспечения безопасности для Алексея где бы то ни было в Европе.

В 1703 г. учителем царевича стал приглашенный в Россию немецкий барон Генрих фон Гюйссен, ко­торый успел уже побывать на службе у французского и датского королей, а также саксонского курфюрста. Являясь, по сути, фигурой первого ряда, Г. Гюйссен номинально был помощником А.Д. Меншикова, занимавшего должность главного наставника при царевиче. Именно так в Россию пришла традиция нанимать царским детям иноземных учителей.

Программа, которую составил барон фон Гюйссен, включала в себя богословие, арифметику, геометрию, географию, иностранные языки, фехтование, танцы, верховую езду и, конечно, военное дело. Все эти принципы и положения, впрочем, так и остались на бумаге. Уже с 1705 г. Г. Гюйссен выполнял разнообразные дипломатические поручения, требующие продолжительного пребывания за границей. Царевич Алексей, вынужденный на неопределенное время прервать обучение, казалось, находился в Преображенском вне всякого контроля.  

Именно поэтому, вероятно, уровень знаний царевича был относительно невысок. Он свободно говорил по-немецки, мог изъясниться на французском, однако очень плохо знал математику, а столь любимой его отцом фортификацией начал заниматься лишь достигнув 18 лет. Алексей Петрович не любил и, вероятно, не слишком умел составлять чертежи. Известно, что в 1712 г. вернувшись в Россию после трехлетнего заграничного путешествия, царевич должен был пройти своего рода экзамен у отца, который потребовал предоставить ему некоторые чертежи. Испугавшись, что Петр попросит начертить что-нибудь в своем присутствии, Алексей выстрелил из пистолета в ладонь правой руки. Ранение не было серьезным, царевич лишь опалил огнем руку, но смог, таким образом, избежать испытания.

Не утруждая себя вниманием к пристрастиям сына, Петр требовал от него постоянного участия в столь любимом им самим военном деле. В тринадцать лет царевич был взят отцом в поход на Ниеншанц, в четырнадцать — участвовал в осаде Нарвы. В дальнейшем Петр I требовал от Алексея принимать активное участие в снабжении армии и пополнении ее рекрутами. Вот несколько отрывков из писем царевича отцу. Они дают наглядную картину поручений, которые исполнял Алексей Петрович.

«Милостивый государь батюшка. Письмо твое получил вчера, за что всеусердно благодарствую, и впредь того желаю. И по тому письму изполнять буду всею силою; а чтоб зделать пять полков, и то каким возможно образом, набирать буду»[2].

«Батюшка, писмо твое получил, и мундир зачал делать…»[3].

 «Два писма, государь, твои, писанные из Питербурха… я получил. И в том писме писано, чтоб изготовить пятнадцать пушек… А пушек, государь, осьмифунтовых на Пушечном дворе нет, и я пошлю штифунтовыя по указу твоему»[4].

 «…и по указу твоему в Вязме магазейн велел зделать, и для высылке хлеба в Вязму посланы нарочно диаки»[5].     

Царевич страшно боялся отца и, вероятнее всего, старался исполнять возложенные на него полномочия, что называется, на совесть. Несмотря на это, его действия часто вызывали гнев царя - реформатора. При этом Петр не церемонился в выражении своего неудовольствия. «Я зело недоволен, - писал он Алексею 27 ноября 1708 года, - присылкою в наш (т.е. в Преображенский – прим. авт.) полк рекрутов, которыя и в другия полки не годятца, из чего вижу, что ты ныне болше за бездельем ходиш, нежели дела под сей так нужной час смотриш…».[6]

Впрочем, стоит отметить, что нелюбовь царевича Алексея к военным занятиям, как и требовательность в этом вопросе его отца были совсем не характерны для других представителей династии Романовых. После смерти Петра Великого, отношение к военному воспитанию наследников стало более спокойным. Никто больше не требовал от них обязательного личного участия в походах или маневрах, отборе рекрут или нескончаемой заготовки фуража. Однако, как ни парадоксально, столь малоуспешное дело Петра I как воспитание в наследнике нужных качеств, стало для его последователей предметом подражания. Никто, казалось, не замечал печального исхода. Все видели лишь принципы воспитания, которые надлежало перенять.

Прежде всего, это касалось выбора место и формы обучения. Получение наследником систематического образования в России, а не за ее пределами стало абсолютным принципом для XVIII в. Идея обучения великих князей за границей появилась снова лишь в начале следующего XIX в., когда император Александр I выразил намерение отправить Николая и Михаила Павловичей в Лейпцигский университет. Мысль эта, тем не менее, практического результата не принесла: великие князья остались в России.

Предпочтительным оказался и, условно говоря, вариант домашнего обучения. Наследники российского престола не посещали специальные учебные заведения для дворян. Широко известен и даже некоторым образом романтизирован в литературе опять же не реализованный замысел Александра I послать младших братьев на учебу в Царскосельский лицей. И.И. Бартенев по этому поводу заметил следующее: «Не­вольно думается о том, сколько могло бы произойти добра, если бы мысль эта исполнилась, если бы великие князья Николай и Михаил Павловичи воспитывались в Лицее, в товарищ вместе с детьми хороших русских семейств. Николай Павлович… мог бы с ранних лет приобрести надежных и изведанных слуг своего державства. Оба брата могли бы избегнуть страсти к солдатчине, которой так опасалась их великая бабка относительно второго своего внука»[7]. Издатель «Русского архива» сокрушался напрасно: весьма маловероятно, чтобы император Александр при всем либерализме первых лет правления серьезно помышлял об определении великих князей в лицей. Несмотря на всю схожесть принципов воспитания наследников Российского престола и дворянских недорослей в указанный период[8],  будущий император должен был постигать азы наук в некотором отдалении от подданных.

На протяжении всего XVIII в. не изменился традиционный и, несомненно, естественный, подход при котором первоначально ребенка отдавали на попечение женщин. Впоследствии же великий князь попадал к воспитателю-мужчине. 

По петровской традиции воспитатель, как правило, был иностранцем. В этой роли при будущем Петре III появились П.Брюммер и Я. Штелин, при Александ­ре Павловиче Ф.-Ц. Лагарп, а при Николае Павловиче М.И. Ламздорф. Единственным наследником, оставшимся без воспитателя-иноземца, был Павел Петрович. Известно, что Екатерина II, войдя на престол, сначала при посредничестве русского посланника в Париже, С.В. Салтыкова, а затем и в личном письме приглашала Даламбера на должность воспитателя великого князя. Предложение было отклонено. Однако, по точному замечанию историка Д.Ф. Кобеко то, что «приглашение Даламбера не был ни искренним, ни серьезным делом, видно из того, что, получив его отказ, Екатерина на этом успокоилась и не продолжала искать своему сыну другого воспита­теля. В Парижском литературном кругу распущен был слух, что Екатерина намеревалась обратиться с подоб­ным же предложением…к Дидро .., но в действительности она оставила Павла на руках Панина», поскольку это был всего лишь «шаг на пути к популярности»[9]. Последнее, кстати, показывает нам еще одну характерную черту воспитания наследников появившуюся во времена Петра Великого и сохранившуюся на протяжении едва ли не всего XVIII в., а именно отсутствие в силу разных причин внимания к этому процессу со стороны императора или императрицы.

Бросается в глаза и отсутствие четкой программы и понимания последовательности этапов обучения. При дворе, как и в дворянской среде или специальных учебных заведениях того времени, таких, например, как Сухопутный шляхетский корпус были широко распространены индивидуальные программы[10]. Учителя в каждом конкретном случае решали, что, в каком объеме и насколько продолжительно следовало изучать. Неизменным набором предметом на протяжении столетия были языки, танцы, рисование, история, военное дело.

Формы обучения также полностью зависели от наставника. Так, например, церемониймейстер при великом князе Павле Петровиче Ф.Д. Бехтеев, бывший, несомненно, человеком образованным и творческим, придумал следующий метод воздействия на наследника: «…о Великом Князе нарочно печатали ведомости и да­вали ему для прочтения. Там обыкновенно под арти­кулом «из Петербурга» обо всех Его Высочества поступках и погрешностях упоминалось; уверяли его, что сии ведомости рассылаются по всей Европе»[11]. Известно, вместе с тем, что воспитатель великого князя Николая Павловича применял иные методы, а именно брань и розги.

Воспитание и обучение наследников российского престола XVIII в. поистине могло бы показаться лишь наборов частных случаев, если бы не важнейшая неизменная составляющая этого процесса, а именно военное воспитание великих князей.

Значимость этой сферы была очевидна с первых лет жизни престолонаследников. Первые игрушки царевичей были так или иначе связаны с военной сферой. В 1673 году, когда царевичу Петру, будущему Петру Великому, едва исполнилось два года, барабанный мастер Прохор Еремеев смастерил ему пять барабанов. В следующем году трехлетний Петр получил в подарок пять знамен, шесть барабанов, бердыши и копья[12]. Впоследствии военная амуниция в виде игрушек стала непременным атрибутом детства при дворе. Так, двухлетнему Николаю Павловичу было куплено деревянное ружье, а к четырем годам у него имелся целый арсенал оружия: деревянные шпаги, алебарды, гре­надерские шапки, барабан, трубы, зарядные ящики и деревянные лошади[13]. Вероятно, этот детский арсенал стал началом большого пристрастия Николая к оружию. В зрелые годы он собрал великолепную коллекцию холодного оружия.

Примечательно, что некоторые куклы, подаренные наследникам, изображали великих  полководцев прошлого. Так, по воспоминаниям, у великого князя Павла Петровича были фарфоровые фигурки Кира, Александра и Цезаря.[14] Непременной деталью детского быта стали карты Российской империи, гравюры с изображением солдат русской армии разных лет, а также макеты кораблей.[15]

Подросшие великие князья переходили от игр к приобретению практиче­ских военных навыков, связанных, прежде всего, с инженерным, артиллерийским и  навигационным делом. Они также изучали военную историю.

Порой поощрения за достижения в учебе по предметам, отнюдь не связанным с инженерным, морским или артиллерийским делом, также имели военный оттенок. Последнее, впрочем, зачастую было связано не столько принципами воспитания наследников, сколько с пристрастиями их отцов. Так, Петр III, присутствовавший на одном из экзаменов, устроенных великому князю Павлу его наставником Н.И. Паниным, в качестве награды пожаловал сына капралом. Награда, впрочем, была отменена в связи с несогласием Панина, полагавшего, что такой знак внимания вскружит наследнику голову.[16]

При этом двор всегда был местом скопления военных чинов. Именно они становились источником первых впечатлений. Таковы, например воспоминания императора Николая I о годах своего детства: «Мне помнится, что я видел желтые сапоги гусар вен­герской дворянской гвардии. У меня еще сохранилось в памяти смутное представление о лагере Финлянд­ской дивизии, пришедшей на осенние маневры в Гат­чину; стрелки были поставлены на передовые линии, в лесу; я был этим поражен так же, как и всем поряд­ком тогдашнего лагеря. Помню также, как несли пер­вые штандарты кавалеров мальтийской гвардии. То были серебряные орлы, держащие с помощью цепо­чек малиновую полосу материи с серебряным на ней крестом ордена Св. Иоанна. Во время происходившего на гатчинском дворе парада отец, бывший на коне, поставил меня к себе на ногу»[17].

Часто солдаты и офицеры, находящиеся на службе при дворе, становились участниками игр. Последнее, впрочем, не всегда нравилось царствующим особам. Екатерина II в одном из указов заметила наставнику своих внуков Н.И. Салтыкову, что «целым караулом…императорского величества дворца тешить (великих князей – прим. авт.) есть дело неудобное… для того прикажите, чтоб когда великие князья во время смены караула смотрят в окошко, то, отдав им приличной почести, караул безостановочно должен сменяться»[18].

Впрочем, от лишнего шума, суеты и беготни дворец неизменно избавляло поступление юных великих князей в гвардию. Стремление сделать службу в гвардии одной из ступеней воспитания великих князей также возникла еще при жизни Петра I. Существуют сведения о том, что царевич Алексей Петрович был записан в гвардию унтер-офицером[19]. Достоверно известно лишь, что свой первый гвардейский офицерский чин Алексей получил в 1714 г., когда ему было 24 года. Сведений о том, насколько серьезной была служба царевича в любимом полку его отца, не сохранилось, однако, мы можем предполагать, что определенный уровень военной подготовки он все-таки получил.

Еще более примечательным фактом является запись в Преображенский полк сержантом сына Алексея, будущего Петра II. По воспоминаниям одного из находившихся в то время в России иностранцев, Х.Ф. Вебера в  1718 г. «юный великий князь…получил от царя (Петра I) царский портрет, усеянный бриллиантами и за свой бодрый воинственный нрав объявлен сержантом лейб-гвардии» [20]. При этом, если царевич Алексей, вероятнее всего, начал службу в Преображенском полку с самой нижней ступени, то его сын сразу же получил чин сержанта. Таким образом, помимо исполнения определенных воспитательных функций, «написание» потенциальных наследников престола в гвардию стало своего рода символом их причастности к власти.

Вероятно, именно по этой причине в гвардию начали зачислять женихов и мужей русских принцесс. Так, в 1723 г. будущий муж цесаревны Анны Петровны Герцог Голштинский поступил в Преображенский полк капитаном. Положение Петра о том, что получение чинов должно происходить последовательно применительно к этому случаю также осталось незамеченным.[21]

В 1727 г. недолгая традиция службы великих князей в полках лейб-гвардии начиная с нижних чинов была и вовсе позабыта. Петр II при восшествии на престол принял на себя звание полковника Преображенского полка. Императору в то время было всего 10 лет. Так появилась идея шефства великих князей над тем или иным полком.

Наиболее широкое распространение идея получила во второй половине века, когда внуки Екатерины II стали шефами гвардии полков. Его Императорское Высочество Александр Павлович с марта 1800 г. что называется «курировал» л.-г. Семеновский полк, а его братья – Константина и Николай поочередно являлись шефами л.-г. Измайловского и Конного полков.

Запись великих князей в гвардию была не просто традицией. Необходимость присутствовать при полках «своею особою», наблюдать военное дело на практике было, выражаясь словами императрицы Екатерины II, способом найти занятие, «приличное полу и рождению» великих князей, способствующее укреплению «сил телесных» и «бодрости духа». Последнее было весьма немаловажным, учитывая, с одной стороны, что подобное пожалование происходило в весьма юном возрасте[22], а, с другой, постоянное стремление искоренить естественные детские страхи наследников как можно быстрее. Ведь воспитание храбрости в наследнике престола великой империи было делом особым.

Николай Павлович в своих воспоминаниях часто вспоминает, как его пугали звуки пушечных выстрелов. Так, «во время венчания по православному обряду, — сообщает он, — раздавшийся пушечный выстрел меня сильно испугал…»[23]. В другой раз «…во время спуска кораблей «Благодать» и «Св. Анна»… когда раздался пушечный выстрел, я с криком бро­сился на диван; Великая Княгиня Анна старалась на­сколько возможно меня успокоить»[24]. При этом он также вспоминает, что император Павел всячески стремился противодействовать его страхам, поступая, например, следующим образом: «Однажды, — вспоминает Николай Павлович, - когда я был испуган шумом пикета Конной гвардии, стоявшего в прихожей моей матери, в Зимнем дворце, отец мой, проходивший в это время, взял меня на руки и заста­вил перецеловать весь караул»[25].

Однако на более высоком уровне постоянное участие великих князей в военной жизни столицы и империи должно было способствовать формированию у них представления о собственном статусе и положении. Характерен эпизод, произошедший с будущим императором Павлом I, переданный в работе Д.Ф. Кобеко. Историк указывает на то, что «окружавшие Павла Петровича лица старались от­далить его от мысли, что он немецкий герцог. Так, когда получено было в Петербурге известие о смерти римского императора Франца-Стефана, «то долго го­ворили, между прочим, Его Высочеству, что сия кон­чина ему, как принцу немецкой империи, более всех должна быть чувствительна: каков-то милостив к нему будет новый цесарь и проч. Он изволил все отвечать: что вы ко мне пристали! Какой я немецкий принц! Я Великий Князь российский!»[26] Несомненно, такого рода оценки были едва ли не основной целью военного воспитания наследников.

Воспитание высоких чувств было тем более значимо, что военная сфера как таковая всегда была неотъемлемой частью репрезентации монарха. С XVIII в. в круг государственной символики нового времени был включен и образ наследника. При этом также неизменно использовались военные атрибуты, символы и образы. Достаточно обратится к портретной живописи XVIII в.  Вот, к примеру, известный портрет Александра и Константина Павловичей, созданный Ричардом Бромптоном по заказу Екатерины II в 1781 г. На нем четырехлетний Александр и двухлетний Константин представлены в образах Александра Македонского и Константина Великого. При этом великий князь Александр (будущий император Александр I) разрубает гордиев узел, а малыш Константин несет знамя, с изображенным не нем крестом, олицетворяя победу христианства.

Однако уровень высокой символики зачастую вступал в противоречие с реальной жизнью. Ведь излишний интерес к военному ритуалу и, тем более, к мелким деталям военного быта вступал в противоречие с конструированием подобных образов, а, значит, великим князьям надлежало, как ни парадоксально, меньше заниматься военным делом. Очень точно эту позицию выразил воспитатель великого князя Павла Петровича С. Порошин: «Его Императорское Высочество приуготовляется к наследию престола величайшей в свете Империи Российской...Обширное государство неисчетные пути откроет, где может поработать учение, остроумие и глубокомыслие великое и по которым истинная слава во всей вселенной промчится и в роды родов не умолкнет. Таковые ли огромные дела оставляя, пуститься в офицерские мелкости? …Я не говорю, чтоб Государю совсем не упоминать про дело военное… но надобно влагать в мысли его такие сведения, кои составляют великого полководца, а не исправного капитана или прапорщика…»[27].

Именно поэтому, вероятно, в период царствования Екатерины II при воспитании великих князей Павла Петровича и Александра Павловича и, в определенной мере, Николая Павловича военные занятия не пользовались популярностью. Речь идет о детских годах жизни, когда великие князья еще не имели возможности определиться или с той или иной степенью настойчивости продемонстрировать свой интерес к военной сфере.  Так, из дневника все того же С. Порошина видно, что собеседники великого князя не благоволили к военному формализму и выправке. Участие Павла в маневрах 1760-х гг., согласно указанному источнику, было единичным. Точно так же, судя по воспоминаниям современников, императрица Мария Федоровна, «желала, чтоб их императорские высочества (Николай и Михаил Павловичи – прим авт.) сколь можно более занимались науками, носили партикулярную одежду и вовсе не участвовали в военном управлении».[28]

В реальной жизни, однако, все получилось ровно наоборот. За исключением несчастного царевича Алексея практически все русские великие князья XVIII в. с юношеского возраста проявляли интерес к военному делу. Оставляя за рамками рассмотрения популярный в литературе аспект поведения подросших наследников, зачастую соответствовавший формуле «был будто прапорщик», и связанный их интересом к мелочам быта и муштре, хотелось бы привлечь внимание к иной стороне этого явления. Какое бы то ни было участие наследника в военных делах, служба в гвардии или организация собственных вооруженных подразделений было неотъемлемой частью не только образа жизни наследника и его окружения, но и важной составляющей взаимоотношений молодого («малого») и императорского дворов.

Причины такого явления кроются в сложных и порой чрезвычайно запутанных отношениях между государями и их наследниками. Вот лишь один пример – Екатерина II и Павел Петрович.

Как известно, императрица всегда скептически относилась к способностям Павла. Так, например, его стремление принять участие в реальных военных действиях считалось не более чем капризом. Так, 24 сентября, 1787 г. в письме Екатерина II в письме к Г.А. Потемкину писала: «По издании Манифеста о объявлении войны (с Османской империей (1787-1791 гг.) – прим. авт.) Великий Князь и Великая Княгиня писали ко мне, просясь: он – в армию волонтером, по примеру 1783 г., а она – чтоб с ним ехать. Я им ответствовала отклонительно... На сие письмо я получила еще письмо от него со вторительною просьбою, на которое я отвечала, что превосходные причины… принуждают меня ему отсоветовать нынешний год отъезд волонтером в армию… »[29] 11 января 1788 г. в послании к тому же корреспонденту она замечает, что «Великий Князь собирается теперь ехать в армию, а как надежда есть, что она (великая княгиня – прим. авт.) беременна, то авось-либо сие его остановит. Только за верно ничего еще сказать нельзя».[30] Наконец, 25 июня 1788 г. императрица сообщила Г.А. Потемкину, что решила «…буде… полуумный Король Шведский начнет войну.., то Великий Князь останется здесь (то есть в Санкт-Петербурге – прим. авт[N1] .)»[31]. Таким образом, мы видим: Павел Петрович очень хотел участвовать в военных действиях, однако, Екатерина этот пыл не одобряла.

Столь же неспособным казался ей сын и в делах административного порядка. Известно, что великий князь был главой Адмиралтейств коллегии. Однако, по точному наблюдению камергера при дворе Екатерины II Ф.Н.Голицына, «почетный чин… великого адмирала дан ему единственно для наружности, управление же морских сил до него не принадлежало»[32]. Павел, впрочем, стремился занять более активную позицию в этом вопросе. Он, в частности, пытался ограничить влияние Г.А.Потемкина на вверенные ему дела.[33] Это последнее обстоятельство чрезвычайно досаждало Екатерине II. А между тем даже сам Г.А.Потемкин отдавал должное усилиям наследника. 13 июня 1783 г. он писал императрице: «Сколь нужны потребные для кораблей здесь строющихся офицеры и нижние чины. Вы сами знать изволите. …А ежели будет воля Ваша, чтоб сих отрядить, то прикажите хороших, а то что барыша, когда в новое место нашлют дряни. Ежели бы приказали В[еликому] К[нязю], так как Г[енерал] Адмиралу, сей наряд зделать, сказавши, что Ваша воля есть, чтоб люди были, как офицеры, так и протчие - годные, то бы, конечно, разбор был лутчий (курсив мой – прим. авт.)»[34].

Вероятно, еще меньше свободы получал Павел в других вопросах. Будучи Высочайшим патроном Ордена Св. Анны, учрежденного герцогом Шлезвиг-Голштинским в память о своей супруге Анне Петровне, дочери Петра Великого и матери мужа Екатерины II, он должен был производить награждения. Между тем, реестр Аннинских кавалеров составляла сама императрица, а великий князь лишь утверждал.[35]

Иными словами, нельзя не согласиться с мнением наблюдательного современника о том, что «Императрица не всегда обходилась с ним (Павлом – прим. авт.) как бы должно было, он никак в делах не соучаствовал»[36].

Екатерина II и Павел Петрович – типичный пример взаимоотношений монарха и наследника в России XVIII в. Вспомним постоянное требование Петра Великого к своему сыну царевичу Алексею заниматься столь не любимым ему военным делом и резко негативное отношение к его увлечению богословием, нежелание Елизаветы Петровны видеть возле себя «чертушку», наследника Петра Федоровича и возмущение политическими интригами великой княгини Екатерины, стремление императора Александра I не пускать в действующую армию младших братьев Николая и Михаила, мечтавших проявить себя во время Отечественной войны 1812 г.

Ситуация тем более ухудшалась, что свобода действия всех наследников была ограничена их содержанием. Оно всегда казалось молодым дворам невероятно скудным. Недостаточное содержание вынуждало наследников брать необходимые суммы в долг у третьих лиц. Это, в свою очередь, становилось причиной постоянных недовольств правящих монархов. Анна Ивановна была всегда недовольна тратами цесаревны Елизаветы, последняя, придя к власти, постоянно упрекала в этом же великокняжескую чету, а вошедшая на престол Екатерина II, в свою очередь, осуждала сына и наследника Павла Петровича в расточительстве. При этом каждый из монархов забывал, что в юности находился в точно таком же положении. В этом можно убедиться, сравнив два отрывка.

Кроме того, действовавший вплоть до восшествия на престол императора Павла I указ Петра Великого 1722 г. согласно которому монарх мог сам назначать приемника, означал фактическое отсутствие четкого порядка престолонаследия. Законодательно оформленное равенство всех детей династии в вопросе о наследовании власти делало положение избранного наследника двойственным. При понимании полной легитимности своих прав на российский трон, он в той или иной мере находился под угрозой быть лишенным этого права в пользу другого члена фамилии.

Сложные взаимоотношения с правящим монархом лишь усиливали такие подозрения. Неудовлетворенность своим положением, ощущение невозможности самореализации и, в определенной степени, страх быть лишенным права на престол создавали ощущение нестабильности и вызывали желание защититься. Все это, в итоге, сформировал совершенно особый образ жизни молодых дворов России XVIII в. Его характерными чертами стали резкая оппозиционность императорскому двору, своего рода анти – поведение. 

Одним из способов проявления своего отношения к правящему двору было стремление малого двора занять активную внешнеполитическую позицию. Последняя при этом резко отличалась от официальной государственной линии.

Так, известно, что цесаревна Елизавета Петровна благоволила к шведскому и французскому посланниками Нолькену и маркизу де ла Шетарди. Таким образом, она создавала противовес традиционному про-австрийскому внешнеполитическому курсу правительства Анны  Леопольдовны. После завоевания трона, сама Елизавета смогла убедиться, что такое поведение – всегда норма для наследного двора. Императрице чрезвычайно не нравилась позиция великокняже­ской четы в отношении участия России в Семилетней войне как противницы Пруссии. При этом у Елизаветы были основания подозревать в про-прусских настроениях не только ярого поклонника Фридриха II Петра Федоровича, но и великую княгиню Екатерину. Последней едва удалось избежать скандала, связанного с ее ролью в политических интригах на стороне «прусской партии» при императорском дворе. Лишь своевременное уничтожение компрометирующих ее бумаг одним участником заговора, канцлером А.П. Бестужевым-Рюминым смогло исправить положение.

Кроме того, неприятие императорского двора обозначалась и в самом бытовании молодых дворов. По сути, уровень отношений здесь был сопоставим с принципом, заложенным в основу отношений между элитарной и традиционной культурами в России XVIII в. По мнению Ричарда Вортмана, инаковость, чужеродность, позиция иностранца в собственной стране была основой самоидентификации представителей русского дворянства. Это позволяло продемонстрировать отсутствие связи с народной жизнью и представлениями, а значит, являлось признаком элитарности.[39] Аналогичным образом было организовано и сосуществование императорского и молодого дворов. Наследники и окружавшие их люди стремились подчеркнуть свое положение чужаков при русском императорском дворе. Часто и та, и другая группа демонстрировала приверженность стилю и образу жизни некой (как правило, иностранной) державы, с той только разницей, что страны, выбранные для подражания никогда не совпадали.

Стремление Петра Великого модернизировать быт и нравы своих подданных, а также приверженность европейским манерам и ценностям, как известно, вызвало резкое неприятие со стороны его сына, царевича Алексея, тайно отдававшего предпочтение старомосковским традициям. Если императрица Елизавета Петровна, несомненно, отдавала предпочтение всему французскому, то ее племянник и наследник Петр Федорович – всему немецкому.

Особенно очевидным было противоречие образа жизни Екатерины II и великого князя Павла. Императрица, будучи иностранкой, без реальных прав на русский трон, стремилась подчеркнуть свой патриотизм, приверженность интересам страны, любовь к ее истории и традициям. По словам маркиза Жюинье, исполнявшего обязанности французского посланника при дворе императрицы, характеризуя великокняжескую чету отметил, что оба они (великий князь Павел и его первая жена великая княгиня Наталья Алексеевна – прим. авт.) не любят русских и не довольно скрывают это, чем ослабляется несколько общественное к ним уважение (курсив мой – прим. авт.)».[40] С ним была согласна и сама Екатерина. В своих письмах барону Гримму откровенно писала о своем недовольстве характером великой княгини Натальи Алексеевны. Последняя, по мнению императриц, впадала в крайности, а главное, «полтора года прошло, а мы ни слова не знаем по-русски».[41]

Более того, пренебрежение всем русским дополнялось страстью к прусским порядкам. Павел всячески подражал своему кумиру – Прусскому королю Фридриху II. Он копировал его в одежде, в походке, в посадке на лошади.[42] Эталоном для него был и прусский военный устав. Принцесса Саксен-Кобургская, привезшая в 1796 г. своих дочерей в Россию, так описывает любимую Павлом Гатчину: «В его владениях тотчас встре­чаются шлагбаумы, окрашенные в черный, красный и белый цвет, как это имеет место в Пруссии; при шлагбаумах находятся часовые, которые опрашивают проезжающих, подобно пруссакам... Офицеры имеют вид, точно срисованы из старого альбома...»[43]

Источники личного происхождение фиксируют такое положение великокняжеских дворов со всей очевидностью. Наиболее часто встречающимся определениями применительно к малым дворам, которые фиксируют источники личного происхождения, были словосочетания «другой», «странный», «дикий». Кроме того, современники указывали на удаленность малого двора от столицы, скверный характер и недостатки воспитания великих князей. Вот один из таких отрывков. «Оба (Петр III и Павел) они были поставлены вне участия в делах и жили, насколь­ко это было возможно, вдали от двора, где находились скорее как государствен­ные узники, чем как наследники, и показывались время от времени, словно вы­ходцы с того света или иностранцы (курсив мой – прим. авт.). Тетка отца (Елизавета) действовала совершенно так же, как поступала впоследствии мать сына»[44].

Однако самым устойчивым способом демонстрации своей оппозиционности было организация великими князьями собственных вооруженных формирований или покровительство уже существующим частям. При этом первое считалось, несомненно, наиболее предпочтительным.

Как уже упоминалось, великие князья имели возможность служить в действующих частях русской армии, а именно в привилегированной гвардии. Однако с течением времени и по мере их взросления такая служба интересовала наследников все меньше. Более того, порой оценки, которые они давали этой структуре были далеко не лесными. Вот как описывал Ш.Массон, иностранец в России конца XVIII в., отношение Павла Петровича к екатерининской гвардии: он «… даже не скрывал своего отвращения к ним, и величайшим оскорблением, к которому прибегал, разговаривая со своими офицерами и даже солдатами на маневрах в Гатчине и Павловском, были такие слова: «Ты не годишься никуда, кроме службы в гвардии».[45]

Формирование собственных, полностью подконтрольных и организованных без вмешательства извне частей было для юных великих князей значительно более перспективным. К тому же создать такой полк было легко, поскольку деятельность такого рода полностью соответствовала традиционному стремлению воспитать наследника, не просто будущим государем, но воином. К тому же, часто появление вокруг претендента на престол отдельных офицеров, а затем быстрорастущих групп вооруженных людей ошибочно считалось не более чем просто забавой.

Первым таким случаем может быть названо формирование юным Петром I Потешного войска. Уже в 1682 г., еще до восшествия царевича Петра на престол, у его хором в селе Воробьеве имелось нечто вроде военного стана. Была расчищена небольшая площадка для потех, на которой поставлена потешная изба, деревянный шатер, деревянные пушки и рогатки. В смутном 1682 году заниматься играми Петру особенно не пришлось, в следующем же году - как раз наоборот. В это время, по сведениям Ивана Пушкарева, автора обобщающей “Истории императорской российской гвардии”, под началом у Петра было до 50 человек[46]. Так образовалась рота, названная позже потешною.

В роту принимались и дети бояр, и простолюдины, как русские, так и иностранцы. Этот факт, безусловно, свидетельствует о присутствии здесь большого количества случайных людей. Столь же мало унифицированным был и возрастной статус потешных. Большую часть «команды» составляли, конечно, дети и подростки  10 – 13 лет, но командный состав, а также пушкари были, вероятнее всего, взрослые офицеры и солдаты. К 1689 г. число потешных выросло примерно до 250.[47] А уже в начале 1690-1692 гг. они, судя по числу сержантов, образовали несколько рот (2, затем 4). В 1687 г. потешные были разделены по двум селам - Преображенскому и Семеновскому, что и стало началом организации на этой основе первый гвардейских полков.

Анализ вышеизложенных событий позволяет обозначить целый ряд примечательных черт. Во-первых, перед нами процесс формирования реальных военных частей. Во-вторых, учения происходят на территории относительно удаленной от «взрослого» двора. В-третьих, социальный, возрастной, национальный и конфессиональный состав этого войска самый пестрый. В целом, солдаты и офицеры этой команды рекрутируются из совершенно иных источников, нежели основной состав ранее сформированных частей. Поддержка наследником той или иной страты не могло не тревожить московское общество. В-четвертых, количество участников таких «игр» неизменно растет. В-пятых, с течением времени они оказываются способными демонстрировать понимание своего превосходство над правительственными, преданными регентше Софье частями – стрельцами. Последние иногда даже участвовали в «эксерцициях» –  учениях потешных. Но всегда именно эти части выбирались на роль противника в играх. Со временем такое отношение переросло в стойкую неприязнь друг к другу. И, в конце концов, они показывают готовность защитить своего молодого покровителя. 8 августа 1689 г. Петр, получивший известие о возможном заговоре правительницы Софьи с целью покушения на его жизнь, бежал в Троицкий монастырь. Потешные незамедлительно последовали за ним, показав, таким образом, безусловную преданность своему государю.

На протяжение XVIII в. эта схема была воссоздана несколько раз. Несомненно, история прихода к власти Петр Великого была очень яркой. Но даже те из юных Романовых для кого образ Петра не был доминирующим, понимали, что демонстрация военной силы самый символичный способ выразить свое отношение к императорскому двору.

Если царевна Софья делала ставку на стрелецкое войско, то противостоящий ей Петр I – на Преображенский и Семеновский полки, если императрица Анна Ивановна благоволила и Измайловскому и Конному полкам, то находящаяся в оппозиции цесаревна Елизавета Петровна стремилась завоевать расположение лейб – гвардии. Придя к власти и выбрав в наследники своего племянника, Петр Федоровича последняя, в свою очередь, получила в качестве противовеса гвардии столь любимых будущим императором «голштинцев». Взойдя на трон, императрица Екатерина II вынуждена была терпеть «гатчинцев» Павла.

При этом, совсем как во времена Петра I, национальный и социальный состав частей, создаваемых наследниками, резко отличался от общепринятого. Так, обласканной милостями двух последних императриц века, гвардии, офицеры и солдаты которой принадлежали к лучшим и богатейшим дворянским фамилиям России, великий князь Петр Федорович сумел противопоставить часть, состоящую полностью из иностранцев, выходцев Голштинии, а его сын Павел Петрович – войско,  набранное из малосостоятельных и чрезвычайно малообразованных людей. При этом Гатчинские войска Великого князя наследника Павла Петровича в Петербурге их именовали не иначе как «гатчинская сволочь». Это, однако, не послужило поводом к расформированию части.

При этом и Петр Федорович, и его сын, будучи великими князьями, предпочитали проводить военные «экзерциции» в отдалении от столицы – в Ораниенбауме или в Гатчине соответственно.

Так военное воспитание наследников престола, начатое с игр в солдатиков, «потешного» оружия и многочисленных рассказах о ратных подвигах прошлого не имевшее иных целей, кроме стремления привить великим князьям черты, повторяя слова Екатерины II, «приличные полу и рождению» смогло в конечном итоге предоставить юным Романовым самую доступную, приемлемую и, наконец, самую увлекательную форму самореализации.