Записки белой газели

или марокканские впечатления

Завернуться в шеш, чтобы только глаза сверкали в узком проеме, облачиться в джалабу, нанести татуировку на лицо, руки и затеряться, раствориться в пестрой толпе на площади Джемма ель Фна в Марракеше, подобно героине фильма Бертолуччи «Под покровом небес». Для западного туриста Восток – не только экзотика для любования из окна современного туристического автобуса, то есть с безопасной дистанции, обеспеченной индустрией туризма, но еще и соблазн, приманка иного образа существования, когда ощущаешь себя не индивидом, не уникальной личностью, а лишь частицей вечного, совершенного и непостижимого порядка. На ум приходят «Тысяча и одна ночь», фильмы Пазолини и все картинки восточных улиц и базаров, которые довелось видеть. А вот теперь и ощутить во всех регистрах – запахов, вкусов, красок. Первое впечатление от улиц и особенно площадей – «физиологический бульон»: бурлит как муравейник или как улей, но прожив день, начинаешь улавливать ритм – то убыстряющийся (по утрам, когда работают рынки и по вечерам, когда начинается реальное общение людей), то замедляющийся (днем, когда жара вгоняет все живое в состояние полной расслабленности). Настрой этому огромному человеческому оркестру дают молитвы -- пять раз в день. Еще до восхода солнца над всеми городами и весями разносится протяжная мелодия, пронзительно выводимая одиноким человеческим голосом. Потом после восхода солнца, в полдень, до захода и после захода. Кажется, что эта мелодия – необходимая часть вселенной, без нее он просто пейзаж, просто картинка, с ней – живое целое. Благодаря этой мелодии ты подключаешься и тоже становишься частью этого целого. Для западного человека с его индивидуализмом -- это откровение. Испытав один раз, будто заболеваешь или садишься на иглу. Вот почему столько людей едет на Восток, в Индию, в Китай, в арабские стараны. У этой «болезни» много проявлений. Тяга к ярким краскам, к особым сочетаниям цветов, острым запахам – то пряным, то едким, то невыносимо «натуральным» (когда проходишь мимо рядов колясок, запряженных лошадьми, приходиться просто закрывать нос – по сравнению с этим запахом выхлопные газы – просто легкий аромат), тонким и сложным вкусам, и к ощущениям -- смеси острого блаженства и смутной опасности, восторга перед роскошью и красотой и ужаса перед лицом чудовищной нищеты, тяжелейшей участи огромной массы людей. И все это – настоящее, а не придуманное на потребу туристам. В Северной Африке есть и другие страны, куда туристы еще не боятся ездить. Например, Тунис, Но по сравнению с Марокко Тунис слишком вестернизирован, слишком благоустроен на западный манер. К тому же это республика, там нет сказочного ощущения восточного царства (султаната), которое испытываешь в Марокко, проезжая мимо многочисленных царских дворцов, резиденций, видя повсюду портреты короля и символы королевской власти. Но самое главное -- не эти внешние атрибуты, а мощное национальное самосознание, которое наряду с исламом создает в Марокко основы очень своеобразной и яркой цивилизации и культуры.

Быть женщиной здесь, в Марокко, это совсем иное, чем быть ею в России или на Западе. Дома, в России, как и на Западе, разница между полами сильно стерлась. Конечно, она есть, но скорее для «личного пользования». В Мароко мужское и женское – это разные миры, разные стихии, роли и обязанности распределены испокон веков и никогда не смешиваются. Мужчины называют женщин «газелями». Западные женщины – «газели» без различия возраста: от пяти и до … страшно сказать, восточные – только в молодости. «Газель» значит уже или еще привлекательна, женственна, желанна. Никто не протестует (впрочем, за феминисток не ручаюсь). Все-таки «газель» (не корова и не овца) грациозное, игривое создание, хотя и постоянно подвергающееся опасности быть «съеденной» тиграми или львами. Вечный образ любовной игры – охотник и его жертва. И в этой игре все не так просто: тот, кто считает себя охотником, может на самом деле быть жертвой, и наоборот. Впрочем, и в традиционном распределении ролей все тоже не так просто, как кажется: конечно, мужчина – хозяин, но умная женщина всегда сумеет поставить себя так, чтобы последнее слово не в ущерб мужскому достоинству оставалось за ней. В старом городе много женщин, носящих черную вуаль -- не паранджу, полностью скрывающую лицо, а кусочек черной полупрозначной ткани, кстати, с кокетливой вышивкой по краям, которая покрывает только нижнюю половину лица, глаза и кусочек лба, не закрытого низко надвинутым платком, -- это единственное, что может показать миру такая женщина. Большинство из них – дамы преклонного возраста, но встречаются и молодые. Носить вуаль их заставляют мужья, чтобы мужской глаз не осквернил своей похотью чужую собственность. По словам нашего гида, тоже женщины (кстати, совсем современной, разведенной с мужем и одной воспитывающей сына), вуаль – это признак не столько особой религиозности, сколько приверженности традициям. Марокко – исламское государство, но ислам исламу рознь. Сунниты-марроканцы более терпимы и открыты, чем их единоверцы шииты в других странах.. Большинство молодых девушек и женщин носит на голове платки, многие из них облачены в национальные наряды: джалабу и кафтаны – одежду, основное предназначение которой сделать женскую фигуру чем-то неопределенным, скрыть малейший намек на женские формы. Так я их и воспринимала – яркие цветовые пятна расплывчатой формы без лиц (даже у кукол, которые изготовляются для туристов, вместо лиц – пустота).

Женская одежда – это в каком-то смысле модель всей исламской культуры. То, что снаружи, призвано надежно скрыть, замаскировать то, что внутри. Если снять вуаль, то за нею может оказаться писанная красавица – глаз не отвести. Но видеть ее может только собственный муж. Так же и для жилища. Снаружи – невзрачное строение, а внутри – рай земной: внутренний дворик, сад, посередине фонтан, вокруг анфилада комнат выходящих на галерею с колоннами (так устроены риады – традиционные дома). Разнцниа между тем, что видят все, и тем, что доступно только «посвященным», столь велика, что судить о чем-то в Марокко, опираясь только на «видимое» -- занятие опрометчивое.

Торговля – это тоже из области охоты. Умелый охотник (торговец) ловко плетет свои сети, опутывая свою жертву все плотнее и плотнее, не оставляя ей свободы для маневра. Наконец, совершенно парализованная она (западный турист) бессильно отдается на милость победителю. Это тонкая психологическая игра рассчитана на неподготовленность большинства из туристов. Всем известно, что на восточном базаре надо торговаться, но реальность оказывается куда более сложной. Если приглянется какая-то вещь и ты захочешь просто спросить о цене, надо помнить о том, что любой интерес, проявленный к чему-то, сразу дает торговцу повод затеять с тобой игру. Первое, что он сделает – это поднимает цену до небес. Надо сразу отбросить иллюзии -- нет никаких шансов даже приблизительно узнать, сколько что стоит (ценники висели только в бутиках Duty free местного аэропорта, кстати, очень современного и даже роскошного). Я пыталась обойти лавки и «прощупать» цены на понравившееся мне украшение (газель я аль не газель?) у других торговцев, но не тут то было. Но уже во второй лавке я поняла – исходная цена, которую тебе называют, – ничего не значит. Это как бы затравка для игры, первый ход. Путеводители предупреждают, что надо делить эту цену надвое и торговаться от половины. Но торговцы это знают, поэтому завышают и половину. Надо начинать с четверти. Дальше все зависит от стойкости и внутренней уверенности туриста. Чья воля переломит – тот и победит. Главное – твердо знать, чего ты хочешь и не позволять умелым охотникам заставить тебя купить совершенно ненужную вещь. А они по этой части большие мастера. Я спасла своего спутника от очень «клейкого» продавца ковров, который вцепился в него мертвой хваткой и с невероятной жесткостью (не почувствовав отпора) почти уже всучил ему ненужный дорогой ковер. Легко быть умной теперь, задним умом, а тогда я так легко попадалась в расставленные сети, особенно когда мне говорили: «Ради тебя, газель, я дам самую лучшую цену, даже в ущерб себе»…

Но впрочем, я тоже участвовала в охоте – фотоохоте за интересными кадрами. Условия были тяжелейшие. Как только местные жители видели фотообъектив, реакция их была мгновенна. Мужчины сразу бросались к тебе и требовали денег, женщины же отворачивались и прятали лицо. Доходило до смешного: некоторые зачем-то прикрывали свои вуали, будто забыли, что их лицо уже и так надежно защищено, или же еще парадоксальнее: будто ощущали эту вуаль как свое лицо. Ни о каком наведении объектива, установлении подходящей экспозиции и прочих премудростях фотографического искусства не было и речи. Мой внушительный фотоаппарат с его богатыми возможностями был самой неудобной и неуместной вещью. Стоило мне с ним появиться, как все мои потенциальные жертвы настораживались и прятались. Бесплатно позировали только кошки и собаки.

Острова в Индийском океане

Реюньон

Двеннадцать часов утомительного ночного перелета перенесли меня из серой февральской мути Парижа к слепящему солнцу, обволакивающему теплу влажного воздуха, синему-пресинему небу, в мир загорелых беспечных людей. Таким было первое впечатления от Реюньона -- острова в Индийском океане, кусочка Франции, одной из многочисленных французских колоний, ставшей после второй мировой войны заморским департаментом этой страны. С тропической страной в «упаковке» французской цивилизации я познакомилась впервые на Мартинике («Франции» между Карибским морем и Атлантическим океаном). Но остров, затерявшийся в экваториальных широтах к востоку от Мадагаскара и к югу от о-ва Маврикий, не мог быть просто еще одной «Францией» -- «Францией в Индийском океане». Он имел свое собственное лицо, свою историю. В XVI в. служил временным пристанищем для мореплавателей, прибывавших с африканского континента, затем его «открыли» португальцы, назвав «Санта Аполлония» (Santa Apolonia, 1518 г.), и в начале XVII в. он стал одним из важнейших оплотов Французской восточной компании (Companie francaise orientale при короле Луи XIII), впоследствии переименованной в Французскую компанию восточных Индий (Companie francaise des Indes orientales). О-в был назван «Бурбоном» и стал активно заселяться белыми (в основном плантаторами) и черными с Мадагаскара и Африки (дешевой рабочей силой -- рабами). Рабочая сила стала пребывать и из Юго-Восточной Азии (Южной Индии и Вьетнама), а также из Китая. После Великой французской революции 1789 г. о-в был переименован в «Реюньон» (дословно «собрание» -- в память о собрании марсельцев и национальной гвардии в августе 1792 г., сыгравшем огромную роль в революции), в период империи назван «Бонапартом», и окончательно вернул себе имя «Реюньон» в эпоху реставрации. За всю последующую историю Реюньон только один раз ненадолго попал в руки англичан (1810-1814). Завоевавшие также и о-в Маврикий «британские колонизаторы» вскоре вернули Реюньон французам, на их вкус он оказался слишком гористым. Маврикий же, куда более плоский и оттого более пригодный для сельско-хозяйственных нужд (прежде всего для выращивания сахарного тростника), оставили за собой, но об этом позже.

Наша память похожа на пучок нитей, тянущихся из прошлого в будущее. Впечатления, образующие опыт южного, морского отдыха, нанизываются на одну ниточку, впечатления от познавательных, культурологических путешествий -- на другую, опыт обычной, трудовой жизни -- на третью и так далее (нитей этих может быть бесконечно много, все зависит от разнообразия жизненного опыта). Попадая на морское побережье, в теплые края, будто вытягиваешь из пучка памяти заветную ниточку: морской пейзаж, запах моря, словно вспышка яркого света, освещают и оживляют в сознании все, что ты видел и чувствовал раньше в подобных же обстоятельствах. Достаточно маленького штришка, знакомой приметы, чтобы снова встроиться в цепочку прежних ощущений. Эффект параллельных реальностей, в чем-то напоминающий параллельные реальности сна и яви. Просыпаешься то в одной реальности, то в другой. И в каждой из них живешь как в единственной на данный момент. Все остальное кажется сном — далеким и чужим.

Именно так я снова проснулась в прекрасной сказке тропических стран. Начало этой сказке, как я говорила, было положено на Мартинике. Там я узнала, что такое тропическое буйство растительности и, естественно ожидала продолжить знакомство c ней. Но увы… Незадолго до моего приезда небывало разрушительный циклон Дина хорошенько прошелся по острову. Следы «деятельности» этой грозной дамы были видны повсюду: вырванные с корнем деревья, огромные груды веток и пожухлых листьев вдоль всех дорог, искалеченные пальмы (похожие на длинноногих птиц со сломанными крылями), закрытые ботанические сады, парки, пустые пляжи, обедневшие рынки.

А какой удар по частным садам и цветникам! Все знакомые реюньонцы с болью в голосе говорили: «у меня был сад», «у меня были цветы». Сколько трудов, любви и нежности, затраченных на выращивание любимых питомцев, пропало зря! Легко было представить разочарование и горечь первых колонистов в 17 в., в одночасье лишившихся всего созданного в результате многолетних трудов: урожая злаков, табака, арбузов и овощей, начинавшей налаживаться сытой, благополучной жизни. Сколько раз за историю острова циклоны сводили на нет результаты огромных человеческих усилий! Это не могло не повлиять на психологию жителей острова.

Те, кто приезжает на Реюнион покупаться и позагорать, испытывают сильное разочарование. Этот остров не богат пляжами. На самом красивом из них -- Букан-Кано (Boucan Canot) висит грозное предупреждение «Купаться запрещено», но все купаются на свой страх и риск, невзирая на волны и сильное течение. Попадешь в это течение, лучше не сопротивляйся, а отдайся на волю волн и тебя все равно вынесет на берег – советовали местные. На мою долю выпало совсем другое приключение. В воде, совсем рядом с берегом, я видела (в обычной маске) потрясающей красоты синих переливающихся рыб, а главное и самое удивительное -- огромного ската, размеренно взмахивающего своими плавниками-крыльями.

Дело было так. Я спокойно обследовала дно опять-таки недалеко от берега, как вдруг заметила длинную шевелящуюся веревку с кисточкой на конце. Захотелось узнать, к чему прикреплена эта веревка, и я поплыла вдоль нее. Когда я увидела Это, меня охватил священный ужас — Оно было тут, рядом, это величественное создание океана, так близко, что могло дотянуться до меня своим длинным хвостом и даже ударить током. Сладкое ощущение опасности придало этой встрече особый аромат. Букан-Кано — настоящее раздолье для любителей серфинга. Отчаянные ребята на досках бросались на огромные волны, часто переворачивающие их вверх тормашками, словно легкие щепки. Счастливцы, которым удавалось сохранить равновесие, победоносно въезжали на своих досках на самый берег. Другой пляж - в местечке Сен Жиль ле Бэн (Saint-Gilles-les-Baines) — спокойный и вполне пригодный для купания -- по своим размерам и красоте заметно уступал многочисленным «диким пляжам» этого побережья.. Тем не менее именно Сен Жиль оказался излюбленным местом отдыха европейцев. Там всегда солнечно, даже если на остальной части острова льет дождь. В этом мне довелось убедиться на собственном опыте. Когда ранним февральским утром (NB: на Реюньоне февраль – разгар лета) я выехала из столицы Сен-Дени, где жила у друзей, в направлении Сен-Жиля накрапывал дождь. По дороге он превратился в настоящий ливень, и я подумала, что план провести время на пляже нуждается в срочной корректировке. Но в Сен-Жиле как ни в чем не бывало светило солнышко.

Но самое главное богатство Реюньона — с чисто туристической точки зрения — это горы, занимающие больше половины его территории. Горная часть острова малодоступна. Туристы проводят несколько дней, карабкаясь по скалистым тропам. Их усилия и усталость вознаграждаются фантастическими горными пейзажами. На острове три главных горных ансамбля (их называют «цирками»: в какой бы точке ты ни находился, тебя со всех сторон окружают горы). Мне удалось побывать только на двух из них: Мафате и Салази, куда можно было добраться на машине. Мафат можно увидеть только утром, если повезет. Мы выехали из дома в 7 часов утра и несколько раз теряли дорогу. Надо сказать, что дорожные указатели в Реюньоне мало помогают туристам. Нам постоянно приходилось останавливаться и спрашивать дорогу, но и тут все зависело от везения, от того совпадали ли наши пространственные интуиции с объяснениями типа: «поезжайте некоторое время прямо, затем поверните налево и потом уже направо». Когда после долгих поисков мы выбрались наконец на винтовую дорогу, ведущую к смотровой площадке, шансы что-то увидеть, по моим пессимистическим рассчетам, были невелики. Но нам повезло. Мы не опоздали. Величественные горы нависали над простирающимися где-то далеко внизу плато с рассыпанными по нему крошечными цветными домиками, между горами маневрировали вертолеты и даже самолеты, а люди на смотровой площадке взирали на все это великолепие сверху вниз, как в цирке. Неожиданно из недр ущелий поднялся туман и в одно мгновение накрыл все вокруг густой пеленой, так что весь вид просто исчез, будто опустили занавес. Мы решили, что спектакль закончен и начали было собираться в обратный путь, но туман стал истончаться и рассеиваться, и снова показались причудливые очертания горных вершин и черные чрева ущелий, от глубины которых перехватывало дыхание и слабели колени. Это был один из тех пейзажей, при виде которых остро ощущаешь величие и великолепие природы и свое собственное ничтожество — пейзаж, который практически невозможно запечатлеть на пленке -- глубина и грандиозность не переносятся на плоскость. Нужно иметь опыт общения с горами и обладать развитой фантазией, чтобы, глядя на фотографию, почувствовать то же самое, что испытываешь, когда затая дыхание, преодолевая головокружение и мелкую дрожь в коленях, заглядываешь в бездну.

Цирк Салази интересен прежде всего своими многочисленными горными водопадами и глубокими ущельями. К сожалению, там нет хорошей смотровой площадки, и поэтому большинством водопадов приходится любоваться из окна машины. Третий цирк — Силаос, пришлось отложить до лучших времен. Поход туда требовал по крайней мере трех дней и двух ночей, но друзья могли одолжить машину не больше, чем на день.

Едва ли не самой большой достопримечательностью Реюньона является великолепный вулкан, один из самых активных в мире. Его извержения — всегда очень красочные и длительные (они могут продолжаться целую неделю) — приносят много радости туристам, наблюдающим их с соседних гор, но время от времени это впечатляющее зрелище оказывается и небезопасным, прежде всего для дорог. Из-за последнего извержения, перерезавшего «окружную» дорогу на самой северной окраине, нам не удалось совершить задуманное «кругосветное» путешествие вокруг Реюньона. Из Сен-Дени, официальной столицы острова, мы добрались до Сен-Пьера, который называют северной столицей, а потом вынуждены были повернуть назад. И это было обидно - мы упустили шанс объехать все реюньонское побережье за один день.

Уровень жизни в Реюньоне мало чем отличается от уровня жизни в метрополии. Те же бутики, супермаркеты, прекрасные дороги, но в то же время та же безработица, недовольство населения, забастовки, те же пробки в часы «пик» и проблемы парковки, особенно болезненные, учитывая местный климат. Чтобы сделать Реюньон более привлекательным для своих граждан, Франция платит местным чиновникам и прочим «бюджетникам» очень приличную зарплату (в два раза больше, чем в метроплолии), плюс множество премий и пособий, позволяющих им хотя бы раз в год бесплатно посещать метрополию, чтобы избежать «островной болезни» (чувства полной изолированности от остального мира). Прочее население, не работающее в государственном секторе, им завидует и сетует на ужасную дороговизну (что истинная правда — цены на острове гораздо выше, чем в метрополии). Экономика острова держится исключительно на дотациях. Диву даешься -- какие огромные суммы вкладывает Франция в поддержание своих огромных заморских владений! Экономика тут ни при чем (большинство территорий приносит минимальную экономическую выгоду, если не убыточны вообще). Дело в престиже великой державы, за который приходится дорого платить (кому, как не нам, это близко и понятно).

Как и в метрополии, жители острова проявляют потрясающую осведомленность относительно своих «прав», прежде всего того, как получить у государства «победившего социализма» побольше денег (во Франции затраты граждан на лечение компенсируются на 60-90 %, выплачиваются многочисленные пособия по безработице, пособия на детей и т.п.). Если перифразировать знаменитое высказывание одного из американских президентов, они куда лучше знают, что можно взять у страны, чем то, что они могут ей дать. Но несмотря на все усилия метрополии, местная экономика, основанная на выращивании сахарного тростника, который та же Франция покупает у Реюньона по завышенным ценам (себе в убыток), развивается вяло и в перспективе не сулит особых взлетов. Безработица гонит с острова молодежь. Получив неплохое по французским меркам среднее образование, дети из семей среднего класса рано выпархивают из родительского гнезда и устремляются в вузы метрополии. Обосновавшись там, они вызывают к себе и родителей, уставших от островной изолированности.

А эта изолированность дает о себе знать. Кроме Маврикия и Мадагаскара у Реюньона нет никаких соседей. На тысячи километров от острова — только океан. Из окон нашей комнаты открывался панорамный вид на морскую бухту Сен-Дени (дом друзей был расположен на горе) и меня, привыкшую к оживленным портам Черного моря, когда вечером морской горизонт покрывается чередой веселых, переливающихся огоньков дрейфующих судов, неприятно поразила пустота морского горизонта. За всю неделю мы видели всего пару кораблей, проходивших мимо (основной порт находился в нескольких километрах от Сен-Дени в Посессьоне).

После закрытия магазинов, часам к шести вечера, Сен-Дени практически пустеет. Никакой ночной жизни (лишь в курортном местечке Сент Жиль в туристический сезон, разгар которого приходится как раз на февраль, вечером и ночью звучит музыка, работают дискотеки, кафе и рестораны). Но в Сен-Дени развлечений куда меньше: единственный местный кинотеатр работает только вечером (нет ни утренних, ни дневных сеансов), единственный театр большую часть года служит сценой для гастролирующих трупп и артистов. На лекции местного общества «Знание» (разумеется, это общество называется иначе) записываются за несколько месяцев. Приезд очередного лектора -- это целое событие в интеллектуальной жизни столицы. Из местных развлечений самым экзотическим является бой петухов. Кроме этого, азартные мужчины и женщины играют в карты и испытывают судьбу на скачках. Очень многие увлекаются разведением редких цветов (есть даже специализированные цветоводческие общества, например, общество по разведению орхидей), ходят в бассейн и сауну. Наносят визиты друг другу, стремясь удивить гостей оригинальными блюдами, потом обмениваются рецептами.

Местное население образует мозаичное панно, составленное из осколков всех цветов радуги. Потомки белых плантаторов и черных рабов, китайцы, вьетнамцы, тамилы (их называют «малабарами»), мусульмане из Индии и Пакистана (их здесь называют «зарабами») – это только самые многочисленные этнические группы острова. Дальше -- представители разных наций и этносов (есть и русские, но о них особо). Но как хороши «продукты» от смешанных браков! В Сен-Дени можно встретить совершенно фантастические длинноногие создания обоих полов, будто специально «выращенные в колбе» для современной индустрии «высокой моды». Официально все жители острова называются «креолами», однако за неделю пребывания у меня сложилось впечатление, что далеко не все говорят на креольском языке (фонетически и грамматически упрощенном варианте французского с примесью разных народных диалектов). Но что совершенно поражает невинного русского путешественника, так это то, что вся эта многоцветная публика разговаривает на французском. Зная этот язык, вы чувствуете себя как в любом другом уголке Франции. Вы можете обратиться и к тучной негритянке, и к сухонькой вьетнамской старушенции в конусообразной соломенной панаме, и к индианке в сари, и к китаянке в костюме «а ля Мао Цзе Дун» (я говорю о женщинах не из приверженности феминизму, а просто из-за того, что мужчины — за исключением цвета кожи и расовых различий — одеваются примерно одинаково: шорты, майки и кепки). С неизменным дружелюбием и приветливостью они объяснят вам на «родном» французском языке: куда вам идти, что делать, что покупать, обязательно спросят откуда вы приехали.

Город Сен-Дени никак не назовешь красивым и даже симпатичным. Иные города созданы умом, иные — сердцем, иные — фантазией. Сен Дени был создан нуждой и разными историческими и природными (угрозой циклонов) обстоятельствами, в нем нет продуманного плана или продуманной архитектуры. Самые красивые дома города — богатые креольские виллы — скрыты за высокими заборами, об их великолепии можно догадаться разве что по косвенным признакам. Иногда ворота открываются, пропуская вьезжающие или выезжающие машины, и можно мельком увидеть прелестный фасад с колоннами и широкой тенистой террасой в строгом «колониальном» стиле. Гуляя по этим кварталам, видишь приблизительно то же, что и в подмосковых дачных поселках новых русских: заборы, заборы, заборы ... Богатство боится постореннего взгляда — вдруг сглазят. Тем не менее французская (а точнее европейская) архитектурная модель нашла свое выражение в Сен Дени в виде единственной, надо сказать, довольно длинной пешеходной улицы (ул. неизменного Маршала Леклера), сплошь обрамленной витринами магазинов и бутиков. Днем в городе стоит невыносимая влажная жара. Чтобы выжить, мы передвигались перебежками: от одного магазина с «кондишн» к другому (кстати, таких магазинов было немного — с 12 до 15 часов большинство из них закрывается на «сиесту»).

Креольская кухня отличается большим количеством жирных и острых блюд — мясных и рыбных — и их необычайной обильностью (одного такого блюда вполне хватает на две голодные, но не особо прожорливые персоны). Местные жители говорят: «Хорошо поесть — значит поесть кари» (острая приправа, часто употребляемая в индийской кухне)» Меня поразило, как можно в столь жарком климате есть такую тяжелую, плохо перевариваемую пищу? Не иначе как эта привычка восходит к каким-то прежним суровым временам, когда кулинарная мысль определялась не столько заботой о здоровье или об удовольствии, сколько боязнью чувства голода.

Карта Реюньона поражает определенной направленностью своих географических названий: подавляющее большинство населенных пунктов и городов названо в честь католических святых - «Святой Денис» (Сен-Дени, Saint Denis - в честь корабля, привезшего на остров первых поселенцев), «Святой Петр» (Сен-Пьер, Saint Pierre - важный портовый город, южная столица острова), «Святой Жиль» (Сен-Жиль,Saint Gilles), «Святой Филипп» (Сен-Филипп, Saint Philippe — излюбленное место отдыха морских разбойников в 17 - начале 18 вв.), «Святая Мария», «Святая Сюзанна» и так далее и тому подобное. Создается впечатление, что, называя места своего обитания именами святых, реюньонцы отчаянно взывали к их помощи в защите от враждебного произвола стихии.

Католиков, как следует из географических названий, на Реюньоне большинство, но история острова весьма далека от святости. Это позорная история рабства. Просвещенные европейцы не гнушались покупать и продавать рабов. Даже священники владели рабами, которых, как свидетельствуют документы той эпохи, могли безнаказанно убить даже за пустяшную провинность. А чего стоила разрешенная и даже поощряемая властями охота за беглыми рабами («марронами»), коих было множество — невыносимые условия жизни побуждали к бегству большинство из них (к счастью, они всегда могли укрыться в горах). За отрубленную левую руку мертвого беглого раба назначалась премия, и во многих почтенных домах стену трофеев украшали отрубленные руки несчастных. Эти и еще более устрашающие подробности рассказал нам историк-любитель, экскурсовод в музее Виллель (Villele), созданном в бывшем имении мадам Дебассэ (Desbassyns), местной Вассы Железновой, твердой рукой управлявшей огромным хозяйством, основанном на рабском труде. Рабство оставило неизгладимый след в сознании реюньонцев, как и в сознании жителей других французских колоний. Потомки белых испытывают стыд и раскаянье за деяния своих предков (как, например, наш экскурсовод, не устающий напоминать посетителям музея о чудовищных нравах рабовладельческой эпохи) , но это ничто по сравнению с тем постоянным кризисом идентичности, который испытывают потомки бывших рабов!

Многие из них разбогатели и забыли о своем рабском происхождении, но именно среди темного населения наблюдается самая большая бедность и самое большое социальное напряжение. В отличие от метрополии, на Реюньоне практически нет бедных мусульман, оттого нет и почвы для исламского фундаментализма. Креолы в большинстве своем католики; недовольство некоторых из них выплескивается в форме «расового фундаментализма », направленного прежде всего против белых, в которых они видят виновников всех своих бед -- прошлых и настоящих. Европейские путеводители по тропическим странам часто предупреждают: будьте особо деликатны с местным населением. Если перевести эту фразу с языка «политической корректности», она означает: принимайте во внимание их повышенное чувство собственного достоинства, их страх быть униженными и высмеянными. Мне пришлось убедиться в этом на собственном опыте. Проходя паспортный контроль на Мартинике год назад, я, как мне казалось, невинно пошутила с местным полицейским, заметив, что он, наверное, никогда не видел русского паспорта. Дорого же обошлась мне эта фраза. Меня задержали, и несмотря на полный порядок в моих документах, долго мурыжили. Как могла я заподозрить, что такой многоопытный полицейский чего-то не видел!

С многочисленными католическими церквями и часовнями в Реюньоне соперничают разрисованные как пряники тамильские храмы. Мы побывали в одном из них в центре Сен Дени. Нас заставили снять обувь и местный священник провел нас по всем его постройкам и пристройкам, объясняя, «кто есть кто» среди многокрасочных божественных персонажей тамильского индуизма.

Встречи.

На Реюньон меня и моего спутника пригласили друзья-вьетнамцы. Хозяин дома Рене — франко-вьетнамец (мать - вьетнамка, отец - француз) — преподает философию в учреждении, напоминающем наши курсы повышения квалификации преподавателей вузов. Он учился в Бордо, работал в Англии, США, Таити и наконец обосновался на Реюньоне. Его докторская диссертация была посвящена сравнению Эдгара По и буддизма. Его, интеллектуала, эстета, мечтателя, парящего в облаках, прекрасно уравновешивала жена, твердо стоящая на земле, отличная хозяйка, кулинарка, садовница, но при этом еще талантливая художница, владеющая техникой традиционной вьетнамской росписи по ткани. Она жаловалась нам, что бесконечные домашние заботы мешают ей заниматься любимым делом. Но кому-то же надо возить сына в школу и из школы — до обеда и после (в школе нет столовой, и ребенок вынужден обедать дома), покупать продукты, готовить, стирать, ухаживать за садом, делать ремонт — все это лежит на маленьких круглых плечиках бравого солдата Ван (так звали нашу хозяйку). Сыну Лорану 14 лет, две старшие девочки уже уехали учиться в Париж, куда собираются переехать и сами родители после того, как Рене выйдет на пенсию. Зарплата Рене позволяет супругам каждый год совершать далекие путешествия. Где они только ни побывали -- в Африке, Новой Зеландии, Австралии, на Таити, уже не говоря об Азии, Дальнем Востоке и США. Исповедуя буддийскую веру, они не слишком обременены запретами и предрассудками, открыты для общения и полны интереса к людям и миру, чего не скажешь о представителях некоторых других религий, скованных по рукам и ногам многочисленными табу. Например, приятель Лорана, чьи родители мусульмане, приходя к ним в гости, не имеет права ничего есть и не может оставаться в их доме после заката и т.п. Подобные запреты существуют и в индуизме - нельзя есть пищу, приготовленную людьми низшей касты, дотрагиваться до них, и т.п.

В честь нашего приезда Рене и Ван решили устроить «русский вечер» и пригласили двух своих знакомых русских дам. Так мы встретились с Маргаритой и Милой - двумя «осколками» старой, дореволюционной России, случайно занесенными в эти края. Маргарита ... Волевая, умная, простая — без кокетства и зауми, с совершенно здравым, здоровым взглядом на жизнь. Вырастила четырех детей, помогала мужу в его работе сельского врача: держала за руки рожениц, писала рецепты, поддерживала дух больных, делала уколы, примочки, банки, словом, была из тех, что и «на скаку» и «в избу». Женщина дореволюционной закваски. Вместе с родителями покинула Россию с последним военным пароходом из Севастополя в конце гражданской войны. Ей было два года. Потом долгие скитания по свету: Турция, Югославия, Франция, Тунис и наконец Реюньон. Отец, инженер по образованию, изобрел первый французский легкий вертолет, за что удостоился государственной награды Франции. Маргарита написала воспоминания, которые снабдила семейными фотографиями — прекрасный документ эпохи, сделанный с огромной любовью и преклонением перед своей семьей. После того, как все дети разъехались, она стала жить с племянницей и заниматься садом. Каждый год Маргарита совершает тур по метрополии, навещая всех своих детей, внуков и правнуков — обожаемая мать, бабушка и прабабушка. Манерами и речью она напомнила мне собственную любимую бабушку, но та всегда была интеллигентским «божьим одуванчиком», теряющимся перед реальной жизнью, тогда как Маргарита — человек в высшей степени практичный, у которого все получается, все спорится. Нам было очень интересно друг с другом, ее интересовал мой опыт, меня — ее. Самая большая разница между нами (тут я имею ввиду советских русских и русскую эмиграцию) -- это их свобода и наша несвобода. И нам, и им было трудно, даже очень трудно: приходилось выживать и работать за кусок хлеба, но они были свободны и своим трудом реально меняли собственную жизнь к лучшему, наша же судьба больше зависела от воли и прихоти власти, чем от собственного вложенного труда.

Другой пример такой заработанной благополучной старости — Мила, почти ровесница Маргариты. Ее родители жили в Таллине, откуда уехали после смерти отца, когда Мила была еще совсем ребенком. Отец служил священником в православном храме. Вернувшись в Таллин пару лет назад, она нашла могилу отца в прекрасном состоянии (все эти годы за ней ухаживали прихожане православной церкви). Мила и ее муж Жак работали в школе: он учителем физкультуры, она преподавала домоводство или что-то в этом роде. Уже много лет оба на пенсии, живут по соседству с нашими хозяевами в прекрасном домике с садом, гаражом и видом на море. Жак поразил нас своей коллекцией ракушек (одной из самых лучших в Индийском океане - 25 тысяч экземпляров). Как и Маргарита, они каждый год путешествуют. Их единственный сын пошел по стопам отца: преподает физкультуру в школе. Симпатичный дом, симпатичные люди. Благополучная, беспечная старость.

И Мила, и Маргарита остались русскими, хотя, на первый взгляд, это совершенные француженки. Всю свою жизнь они помнили и любили Россию, и с большим или меньшим успехом пытались привить это чувство своим детям и внукам.

После недели на Реюньоне я отправилась на соседний остров Маврикий, но это уже другая история.

Маврикий

От Реюньона до Маврикия всего сорок минут лету. Это ближайшие соседи. Схожие судьбы. Острова переходили из рук в руки: португальцы, голландцы, французы, англичане. Их опустошали циклоны, голод, эпидемии. Они знали позор рабства и после его отмены — чудовищную эксплуатацию дешевой рабочей силы из Индии, Африки, Мадагаскара, Китая. Но в период реставрации во Франции, после ссылки Наполеона на о-в Святой Елены англичане, владевшие в тот период обоими островами, решили вернуть Бурбон (так тогда назывался Реюньон) Луи XVIII-му, а о-в Франции, переименовав его в о-в Маврикий, оставить за собой. В XIX в. экономика, основанная на выращивании и экспорте сахарного тростника, принесла ему относительное процветание. В 1968 году большинство островитян проголосовало за независимость — гарантированной стабильности колониального придатка они предпочли полную опасностей дорогу свободы. И в этом историческом поворотном пункте пути двух «островов-братьев» резко разошлись. Экономика Реюньона держится исключительно на французских дотациях, и если, не дай бог, Франция не сможет поддерживать ее из своего кармана, судьбу острова трудно предсказать. Маврикий же тихой сапой, не делая ни «социалистического», ни «капиталистического» выбора, а активно используя помощь и тех и других (ласковый теленок двух маток сосет), достиг довольно стабильного экономического положения. За последние годы Маврикий стал одним из мировых центров текстильной промышленности. Многие из известных международных и национальных фирм построили на острове свои фабрики. Процветает и местная текстильная промышленность. На острове продолжается, хотя и не в прежних масштабах, выращивание и обработка сахарного тростника.

Что же касается общего уровня жизни, то, честно сказать, нищета и бедность не особо бросаются в глаза. Конечно же, контраст между бедными и богатыми неимоверно велик (достаточно взглянуть на прекрасные виллы, расположенные в самых живописных местах острова, и на рабочие окраины крупных городов), но этот контраст не вызывает, насколько я могла судить по моему, разумеется, поверхностному и ограниченному опыту, тяжелого социального напряжения. За время нашего пребывания мы не видели ни единого нищего, хотя побывали в самом крупном городском центре Пор Луи. Мне показалось, что местное население отличается более дружелюбным и спокойным нравом, нежели Реюньонское, где почти каждый встреченный нами случайный человек через пару минут разговора начинал жаловаться на слишком большие зарплаты чиновников и свое тяжелое положение.

На Маврикии левостороннее движение (тяжелое британское наследие), а для человека, привыкшего к правостороннему, арендовать машину в таких условиях — это обеспеченное ДТП (дорожно-транспортное происшествие) или еще хуже. Без машины там делать нечего — общественный транспорт не балует обилием маршрутов, а тем более регулярностью. Нанимать же такси каждый раз как хочешь выйти из дома, а мы снимали комнату на одной частной вилле за городом, недалеко от Махебурга — удовольствие лишь для очень состоятельных туристов, каковыми мы не были. Нам очень крупно повезло. Еще в Париже наш друг маврикиец обещал повозить нас по острову и мы обрадовались, что таким образом сможем иногда куда-нибудь выезжать. Однако встретив нас в аэропорту, он сказал, что будет счастлив служить нам шофером и возить нас каждый день, куда мы пожелаем. Мы почувствовали, что его слова — не просто дань вежливости и законам гостеприимства. Это было очень приятно, учитывая, что он оказался совершенно «нашим», русским человеком. Это был ребенок от первого в истории острова брака между маврикийцем индийского происхождения и русской женщиной из Москвы. Он родился и вырос в Москве, поэтому в его компании мы чувствовали себя совершенно как дома, а после знакомства с его родителями нам стало казаться, что мы просто попали к родственникам. Его отец, выпускник Московского медицинского института, всю свою жизнь проработал врачом-реаниматором и считался лучшим специалистом на острове. Даже после выхода на пенсию, он не мог оставить работу, так как всегда был востребован. Мать, выпускница филологического факультета МГУ, после нескольких часов разговора стала мне абсолютно родным и близким человеком. Мы встретились на третий день после нашего прибытия на остров и не расставались до самого нашего отлета. Все богатство своей эрудиции и образования московской интеллектуалки из очень интеллигентной журналистской семьи с Арбата она отдала своим детям — младший живет и работает в Париже, а старший, наш друг, пишет диссертацию по индийской философии. Оба они прекрасно знают классическую и современную русскую литературу. Ничего не могу сказать о младшем сыне, с которым не имела случая познакомиться, но нашего друга я бы могла назвать русским европейцем или русским французом. Европейцем (французом), поскольку он получил самое престижное высшее образование во Франции (в Эколь Нормаль Суперьер, где, в отличие от всех других вузов, нужно пройти огромный конкурс и никакой блат не поможет), работал в Юнеско, но при всем этом внутренне остался очень русским человеком, русским интеллигентом — сомневающимся, мучительно ищущим и никак не находящим смысл своего существования, словом, таким родным «лишним человеком».

Рельеф Маврикия — полная противоположность рельефу Реюньона. Тот по всем признакам является еще очень молодым островом: гористым, вулканистым, не защищенным лагунами. Маврикий явно старше, оттого и более плоский, но не до монотонности — тут и там на горизонте выплывают рельефы причудливых гор. А если к ним подъехать ближе, или на них вьехать, то открывается классический горный пейзаж с видом на море, менее головокружительный и захватывающий, чем на Корсике или в Реюньоне, но все же пленительный каким-то особо бирюзовым окрасом моря и синевой неба. Большинство пляжей Маврикия защищено лагунами, в них можно купаться, не опасаясь акул. Лучшие пляжи Маврикия находятся в ведомстве отелей (они охраняются, и местным жителям туда ходу нет), но есть и вполне приличные городские пляжи с обширными парками, где в выходные дни устраивают свои пикники маврикианские семьи.

Маврикий сделал свой выбор в пользу богатого туризма. Там не встретишь туристов с рюкзаками, перекусывающих бутербродами, нет там и кэмпингов. Дешевые отели — огромная редкость, но вот дорогие и очень дорогие — это сколько хочешь. С подачи отца нашего друга, который долгое время работал в таких отелях, мы попали в совершенно райское место — Отель Жирод. На нем красовалась надпись: «Лучший отель в мире», и мне показалось, что это не преувеличение. Грандиозность и роскошь самого отеля и его владений просто не поддаются описанию. Мы провели несколько часов на его чистейшем и белейшем пляже и я, к великой своей радости, нашла там пару прекрасных ракушек, которые на любом другом пляже не залежались бы и минуты, став достоянием удачливых собирателей дармовых морских сувениров.

Кстати о ракушках. Несмотря на туристический бизнес, существенно опустошившей природные запасы этих прекрасных созданий Индийского океана, нам время от времени удавалось найти что-нибудь интересненькое, но большинство из наших находок было изрядно потрепано морем. Покупать же ракушки мы не решались по прямо противоположной причине - они слишком блестели (закрадывалось подозрение, что тут не обошлось без лака). Но случилось чудо! Бог, приняв во внимание нашу страстную любовь к ракушкам, послал нам прекрасного «туземца» маврикийца, который в благодарность за то, что мы отдали ему нашу старую слегка сломанную маску, преподнес нам целую кучу прекрасных экземпляров местного ассортимента.

Особо надо сказать о маврикийских рыбах. Еще на Реюньоне, купаясь на «опасном» пляже, я буквально обалдела от красоты морских обителей. На Маврикии богатство подводной жизни было еще более впечатляющим. На память приходили подводные съемки из эпопеи команды Кусто. Но не стоит искать подводных приключений на пляжах при богатых отелях: шумные туристы, а еще больше разные водные виды спорта, особенно водные лыжи и катание на скутерах, абсолютно противопоказаны тихим радостям любителей понаблюдать за жизнью морских обитателей. На нашем «домашнем» пляже, почти всегда пустынном (юго-восточное побережье, где мы поселились, считалось непригодным для купания -- там всегда волны, да и дно небезопасно -- всякие там морские ежи, о которые можно уколоться так, что мало не покажется), мне, не внявшей всем предупреждениям, удалось обнаружить замечательное место, ставшее нашим «придворным» центром подводной жизни. Обнаружить его не составляло труда, достаточно было найти каменные рифы, ибо, мой опыт подсказывал, что там, где камни, там и морская жизнь - ей есть к чему прилепиться, за что зацепиться, за чем спрятаться. И в самом деле, доплыв туда, я сразу увидела потрясающих представителей морской фауны: приземистых и пучеглазых рыб-сундуков, желто-черных в полоску и в крапинку плоских рыб, изумительных розовых и синих, огромных фиолетовых морских ежей, морских звезд, рыб-иголок, угрей, или похожих на угри (я не большой знаток рыбьих имен). В первый заплыв я насчитала пятнадцать разновидностей, но в каждый последующий раз появлялись все новые и новые, так что я просто сбилась со счету.

Каждодневные встречи с нашими подводными «угодиями» казались нам просто верхом счастья, но, как выяснилось, это были лишь «цветочки». «Ягодки» ждали нас совсем близко, в Голубой бухте (Blue bay), куда нас повезли в последний день перед отъездом. Там-то мы и поняли, что такое настоящее подводное царство. Совсем недалеко от берега, буквально в 10-20 метрах, мы, одев маски, увидели фантастический город кораллов. Они были самых причудливых форм и цветов. Одни были похожи на гигантские зеленые пупырчатые грибы, другие напоминали покрытые кустарником горы, третьи - многоэтажные строения современных архитекторов (вспоминался Гауди), и по всему этому пространству двигались толпы прекрасных разноцветных рыб. Ощущение, которая я тогда испытала, было сродни ощущению полета. Я парила, слегка взмахивая крыльями, над всем этим причудливым миром. Стало понятно, откуда, из какого реального опыта берутся многочисленные сны о полетах, которые я вижу с удивительной регулярностью. В этих моих сновидческих полетах я совершаю именно плавательные движения. Говорят, когда летаешь во сне, значит, растешь. Мое объяснение куда правдоподобнее: сны о полетах это «превращенный» опыт плаванья, опыт общения с глубиной.

В этот раз я испытала еще одно странное ощущение. Рыбы, которых я видела, были не просто объектом моих наблюдений: они тоже видели меня, за мной наблюдали. Самые любопытные, окружив меня, с интересом ждали, что им предложат, чем угостят, а что я могла ...-- я чувствовала себя не какой-то волшебной феей, испольнительницей их заветных «рыбьих» желаний, а лишь одной из них, рядовой рыбой, чуть более крупной и неповоротливой.

К сожалению, о-в Маврикий тоже пострадал от циклона «Дины», поэтому ни один из прекрасных ботанических садов, даже знаменитый «Сад грейпфрутов» (Jardin de Pamplemousses), не был доступен для публики. Закрылся для «зализывания ран»: уборки территории от поваленных деревьев и поломанных веток, лечения поврежденных деревьев и цветов, словом, спасения всего того, что его можно спасти. Но все таки нам удалось повидать уголок тропического леса в «Крокодильем парке», на южной оконечности острова. Мы ехали туда с некоторыми колебаниями: стоило ли тратить время ради сомнительной радости от встречи с этими малоприятными созданиями, когда мы уже побывали на разных «крокодильих» фермах в других тропических странах? Оказалось, что очень даже стоило. Конечно, тамошние крокодилы ничуть не симпатичнее своих собратьев в других краях, но «Крокодилий парк» оказался просто очень богатым и красивым природным зоопарком. В черепашьем заповеднике можно было прогуляться среди гигантских сухопутных черепах, понаблюдать за переливающимися всеми цветами радуги игуанами и ящерицами, потрогать летучих мышей, похожих скорее на маленьких собачек с пушистыми желтыми брюшками (не хотелось верить, что эти очаровательные создания были вампирами), поучаствовать в кормлении местных макак, которые, к моему удивлению, оказались умелыми ныряльщиками и хорошими пловцами. После этого мы отправились в «Заповедних цветных земель» (Les Terres des couleurs) возле местечка Шамарель (Chamarel), где по какой-то прихоти природы образовались разноцветные напластования глинистой почвы (считается, что это остатки вулканических пород, содержащих разноцветные окиси металлов).

В этой же южной и юго-восточной части острова мы побывали еще в нескольких интересных местах: на скалах Ле Суфлер (Le Soufleur), восхитительных своей дикой и суровой красотой. Как ни в одном другом месте на Маврикии там чувствовалась суровость природы и могущество Индийского океана, с неистовой силой бросающего свои волны об эти почти отвесные скалистые берега. Нам рассказали, что именно здесь кровожадные акулы нетерпеливо поджидают свои жертвы — нечаянно оступившихся на скользких камнях туристов. По совету друга, разделявшего нашу любовь к кладбищам, мы заехали на старинное заброшенное кладбище возле городка Суйак (Suillac). В полной мере насладиться его романтической прелестью нам помешала жара, несчадно пекущее солнце быстро загнало нас назад, в машину с «кондишен». Потом была еще смотровая площадка в Гри-Гри (Gri-Gri) с величественным видом на океан и путешествие с южной оконечности острова на юго-западную с огибанием величественной горы Морн (Morne) и посещением пляжа при четырех звездочном отеле «Ла Пирог» (La Piroge).

Вечером нас ждал ужин с друзьями в Гольфклубе города Кюрпип, облюбованном многими состоятельными жителями острова из-за его не столь жаркого, как в других местах, климата. В этом клубе все дышало «доброй старой Англией», попасть в него можно было только по рекомендации одного из членов клуба. Нас пригласили на ужин, но поскольку клубные правила требовали, чтобы джентлемен был непременно в строгой вечерней одежде, а мой спутник одетый в майку и шорты, никак этим требованиям не соответствовал, нам пришлось подождать, пока друзья и «сочувствующие» члены клуба найдут ему подходящий камуфляж. Когда, наконец, он появился после переодевания, все с обегчением вздохнули: пускай брюки слишком коротки, а рубашка — слишком велика, но все же приличия соблюдены, и стены клуба благополучно избежали посрамления.

В дни нашего пребывания на острове там происходили важные политические события: подал в отставку президент республики. Все жители увлеченно следили за политикой, слушали новости (которые передаются на четырех языках: креольском, французском, английском и хинди), обсуждали разные варианты событий, но весь этот совершенно мирный интерес не повлек за собой никаких активных политических действий.

Политическая жизнь острова отличается стабильностью и в основе этого — равновесие этнических и религиозных групп. Индусы (в основном выходцы из Бихара), а их на острове большинство (52%), составляют высший эшелон политической власти, а также большинство адвокатов, врачей. Фактически, именно они и решают судьбы страны. Пока среди них царит, пусть и хрупкое, но единство, соперничающие с ними религиозные (индийские мусульмане, в основном мелкие торговцы, составляют 17%), и этнические группы «могут не беспокоиться». Выходцы из Китая (3%) не особо интересуются политикой, их основное дело, как и в других частях света — ресторанный бизнес и мелкая торговля. Франко-креольская часть населения (28%) подразделяется на собственно креолов, то есть афро-маврикийских потомков рабов, метисов, и белых. Последние, составляя всего 1-2% населения, владеют двумя третями богатств острова. Им принадлежит большая часть плантаций сахарного тростника и сахарной индустрии. Остальным выпал куда менее счастливый жребий. 87% жителей острова на вопрос, кем они считают себя — маврикийцами, или индусами, мусульманами и прочими, отвечают, что они прежде всего маврикийцы, а потом уже члены соответствующих религиозных сообществ. Это значит, что начинает складываться «маврикийская» идентичность, стирающая столь опасный разрыв между соперничающими религиозно-этническими группами. Хотелось бы верить, что эта тенденция приобрела устойчивый характер.

Маврикийский ланшафт отличается от Реюньонского еще и вот в каком отношении. Если в Реюньоне взгляд постоянно упирается в острый шпиль католических церквей, соборов, или распятия часовен, то на Маврикии таким постоянным архитектурным «рефреном» являются ярко расписанные индуистские храмы и скульптуры. Там есть и своя священная река Ганг (Ганга Талао -- естественный резервуар воды в местечке, которое называется «Великий бассеин» (Grand Bassin), главное место паломничества. Здесь, в храме Шивы, празднуется главный религиозный праздник: Шиваратри (ночь Шивы). Многотысячные толпы красочно одетых паломников устремляются к этому живописному уголку маврикийской земли. Приблизительно в то же время вокруг места паломничества скапливается огромное количество обезьян, у них свой праздник: добыча — добровольно отданная или отвоеванная в честной битве с людьми (обезьяны часто нападают и насильно отбирают понравившуюся им сласть или другой предмет обезьяньего счастья). На острове есть и мечети (главная из них Джумма расположена в Пор Луи) и католические церкви, которые часто соседствуют друг с другом — хорошо бы, чтобы и на исторической родине большинства населения тоже усвоили этот урок религиозной терпимости.

На праздник Шиваратри мы не попали (он должен был состояться уже после нашего отъезда), но зато участвовали в поминальной индуистской церемонии, устроенной детьми одного из отцов города Кюрпип, умершего 40 дней назад. В огромном саду их дома был установлен тент, укрывший от солнца более двухсот приглашенных. Церемония проводилась четырьмя приглашенными брахманами по всем правилам индусской ритуальной науки. Самый главный из них читал поминальные гимны на санскрите, давая сигнал остальным, когда нужно совершить возлияние в костер алтаря разных жертвенных субстанций: воды, топленого масла, меда и т.п.. После окончания церемонии был устроен поминальный обед (накрывали стол и обслуживали гостей члены семьи умершего -- сыновья, их жены и ближайшие родственники). Яства выкладывались на стоящий возле каждого гостя индивидуальный пластмассовый поднос в форме пальмового листа (современный суррогат настоящих пальмовых листьев), есть надо было только руками (это не так неудобно, как может показаться на первый взгляд; даже с соусом можно справиться, если поддеть его мягкой индийской лепешкой). Особой радостью для глаз были индусские женщины в красочных сари и чоридарах, увешанные звонкими браслетами и ожерельями. Именно их я вспомнила (по контрасту), когда через несколько дней в парижском аэропорту впервые увидела задрапированное с ног до головы в черное безликое создание (безликое в буквальном смысле слова, поскольку лицо было закрыто непроницаемой чадрой с узкой щелью для глаз). В этом темном силуэте не было ничего женского и даже ничего человеческого. Она сидела рядом с мужем, неподвижная как статуя. Тот, одетый в светлую рубашку с коротким рукавом (в зале было жарко), весело играл с ребенком и выглядел нормальным счастливым отцом.

Но хватит о грустном, вернемся на солнечный, красочный Маврикий. Вот уж где разнообразие живых, человеческих лиц, и опять тот же эффект, что и в Реюньоне: вся это разноликая, разноцветная, разнокультурная публика говорит на французском. Несмотря на долгие годы английского присутствия, французский язык остается на острове — наряду с креольским — главным языком общения. Уходя, англичане оставили экономическую и цивилизационную инфраструктуру, которая за почти тридцатилетнюю историю независимости доказала свою эффективность, но парадоксальным образом французское культурное влияние оказалось сильнее английского и вытеснило его. Так что и на Маврикии мы не чувствовали разрыва с Францией, и здесь мы могли, не боясь быть непонятыми, говорить на этом языке со всеми встречными и поперечными. Удивительнее всего, что мы почти этого не делали, потому что вполне обходились русским. Радость общения на родном языке на другом конце света, счастье встречи со «своими» среди соверешенно чужих людей, почти что инопланетян - вот что превратило эту поездку из поверхностной туристической экскурсии в яркое, незабываемое событие нашей личной жизни.

Сейчас, вглядываясь в зимний силуэт города из окна моей московской квартиры, я остро ощущаю, что частичка моего сердца осталась там — в этом краю, где была согрета не только солнцем, но и встречей с родными душами. Пройдет пара дней, и я снова проснусь в зимней прозе московских буден, будто никуда не уезжала, а просто видела прекрасный сон. А был ли мальчик?