Сравнительный анализ (пусть даже поверхностный) трактовок понятия «желание» у Лакана и Платона задаёт особый угол зрения для рассматривания антиплатонизма как господствующего направления философии ХХ века. В самом деле, так ли уж силён у Лакана пафос ниспровержения Платона?

Лакан вовсе не пытается оспорить исходный пункт воззрений Платона на феномен желания: у обоих философов желание всегда – результат нехватки. В «Пире» Платона желание персонифицируется в образе Эрота, который опрокидывает «закон исключённого третьего»: ведь он не является ни прекрасным, ни безобразным. Интересно, что Эрота отождествляют с «желанием  вообще» не все участники «Пира», а лишь Сократ, который выделяет его свойства и метафорически их переносит на самые разные сферы жизни.

У Платона не в завуалированной, а прямо-таки в самой явной форме имеет место идея сублимации сексуального желания, обычно прочно связываемая с именем Фрейда. Посмотрим на ход рассуждений Сократа: «А может быть, спросил Сократ, - это не просто видимость, а непреложное правило, что вожделение вызывает то, чего недостаёт, а не то, в чём нет недостатка?» [Платон. Избранные диалоги. М.: 1965, с.153] Если же сильный желает быть сильным, а здоровый – здоровым, это значит лишь то, что они желают иметь эти качества в будущем. «Итак, во-первых, любовь – это всегда любовь к кому-то или чему-то, а во-вторых, предметом её является то, в чём испытываешь нужду, не так ли?» [там же, с. 154] По логике Сократа выходит, что Эрот лишён красоты и нуждается в ней, и представляет собой любовь к прекрасному. Он находится также посередине между мудростью и невежеством – ведь тот, кто мудр (т.е. боги), к мудрости и не стремится [с.159]. Таким образом, Эрот – это энергия, способствующая порождению, то есть переходу из небытия в бытие. «Мы просто берём одну какую-нибудь разновидность любви и, закрепляя за ней название общего понятия, именуем любовью только её, а другие разновидности называем иначе… Всякий переход из небытия в бытие – это творчество», - говорит Диотима [с. 161]. Туда же относятся и вполне «земные» желания – корыстолюбие и любовь к гимнастике. Деторождение - лишь один из таких «переходов», который находится на самой нижней ступени иерархической лестницы.

Истинным фрейдистом Лакан выступает не в идее сублимации, а в приверженности к запрещению как порождающему механизму. По Лакану, желание пробуждается только запрещающим его законом, и объект становится желанным только в случае его запрета.

Лакан различает так называемый Запрос, порождаемый полем языка (т.е. обусловленный так или иначе социальными отношениями), Потребность (всегда биологического характера), и Желание, возникающее в зазоре между ними. И тут мы и видим коренное отличие лакановского желания от платоновского: Лакан считает его не выговариваемым, не поддающимся рациональной формулировке. Как раз платоновское желание Лакан назвал бы всего лишь Запросом.

Если Платон выстраивает метафорическую цепочку – от эмпирического объекта желания (красивого юноши) к трансцендентному объекту (прекрасному и благу), то Лакан выстраивает (точнее, предполагает и принимает как данность) метонимическую цепочку – символическую цепь означающих, которая приводит к обесцениванию сферы объекта вообще. Умберто Эко писал, что в концепции Лакана «Другой в качестве сцепления означающих говорит в нас о себе. И говорит он именно так, как… говорит поэтический дискурс – чередуя метафоры и метонимии: метафора – это симптом подмены одного символа другим… между тем метонимия – это желание, сосредоточивающееся на замещающем объекте, прячущее от нас конечную цель всякого нашего стремления, в результате чего всякое наше желание, прошедшее через цепь метонимических переносов, становится желанием Другого» [Эко Умберто. Отсутствующая структура. Спб., 2004, с. 426].

Таким образом, Лакан вводит трансцендентного Другого, совершенно вытесняющего привычные субъект-объектные отношения. По Лакану, всем управляет некая надличностная структура, и всякое движение и развитие человечества предстаёт лишь как результат ошибки из-за разлаженности и асинхронности различных уровней этой сверхструктуры – отсутствием какой-либо взаимокорреляции между языком и речью, с одной стороны, и бессознательным и трансцендентным Другим, с другой.

Итак, бессознательное, Другой и язык в учении Лакана предстают как стены темницы, в которую навсегда заключён человеческий дух, как инфернальная «матрица», из которой нет выхода. Если субъект Платона находится в «договорных» и «партнёрских» отношениях с бытием, то субъект Лакана порабощён монархической тиранией Другого. Таким образом, в картине мира Лакана практически не остаётся места таким понятиям, как индивидуальный выбор и свобода воли.

При взгляде на Платона с высоты сегодняшнего дня (освящённого лаканизмом) представляется вполне резонным предположить, что все его выкладки с восхождением души к благу являются не более чем следствием наивности античного полисного сознания, ещё не открывшего сферу бессознательного и интерсубъективности. Посмотрим, так ли здесь всё ясно.

Мы сразу заметим, что Платон далёк от постулирования свободы воли субъекта. Напротив, субъект Платона всегда чем-то захвачен. Однако это «что-то» - не какой-то единый вездесущий и всемогущий Другой. В отличие от лакановского, платоновский субъект может быть захвачен разными сферами, которые у Платона для наглядности персонифицируются в образы богов или демонов.  Платон настойчиво повторяет, что, например, поэт не может творить, не находясь в состоянии исступления, когда его голосом начинают говорить музы. То же самое касается и искусства прорицания. В таком случае, можно подумать, что Платон воспевает одержимость музами, демонами и богами и показывает, что на контакт с ними способны только избранные – пифии, философы и поэты, тогда как простые смертные предоставлены самим себе и тем самым как бы свободны. Однако по Платону выходит, что простые смертные - наоборот, куда более порабощены Другим, имя которому – Толпа. Как замечает Федр, «тому, кто собирается стать оратором, нет необходимости понимать, что по своему существу справедливо – достаточно знать то, что кажется справедливым толпе…» (с.227).

У Платона – разные люди и разные боги имеют разные возможности, тогда как для Лакана сама эта мысль представляется крамольной – ведь все должны быть равны в правах! Но в результате парадоксальным образом получается, что иерархическая вертикаль людей, богов и демонов, выстраиваемая Платоном, приводит к идее множественности, а не единственности видения мира - на достижение чего (множественности) как раз и претендовала так называемая постмодернистская философия. Элиминация же субъекта и абсолютизация Другого и Языка у Лакана не раскрепощают, а наоборот, окончательно закрепощают человека. Жалкая толика свободы, остающаяся в результате такой редукции, – это стремление к признанию реальности собственного желания: этот светлый путь и сулит пациентам психоанализ Лакана.

Если Платон выстраивает лестницу в парадиз всеобщего блага, то Лакан помещает человеческие отношения в порочный замкнутый круг. У Лакана исчезает не только идея блага, но и вообще конечная цель всякого человеческого стремления. В этом смысле он выступает как последователь Шопенгауэра, заменяя трансцендентальную Волю таким же трансцендентальным всесильным Языком. Лакановское Желание становится жалким остатком индивидуального начала.

Интересно сопоставить и воззрения Лакана и Платона на феномен речи и письма. Лакан различает пустую и полную речь и считает целью психоанализа вовсе не приспособление индивидуума к социуму, а установление связи речи с желанием. По Лакану, язык используется, чтобы скрыть смысл и намерения. Однако при этом Лакан утверждает, что речь всегда истинна.

Так же, судя по всему, думал и Платон, считая, что именно в речи (а не письме) человек способен взять ответственность за свои интересы. Проблему выражения желания в языке Платон трансформирует в проблему ответственности индивида перед коллективом. Такая позиция, конечно, для Лакана неприемлема (индивид никому ничего не должен). По Платону же, жизнь в социуме как раз и является мощным стимулом для возможно более крепкой и тесной спайки желания с символизирующей его речью, ведь только в таком случае речь обретает автора. Безадресная речь (поэзия) ради самой себя является не авторской, а продуктом деятельности муз, поэт же довольствуются почётной ролью медиуима. 

По Платону, взаимодействие различных интересов в обществе ставит субъекта перед необходимостью выбора, который всегда осуществляется при участии «кормчего души» - разума, который, если действительно понимает, что полезно для жизни в социуме, станет следовать за импульсами разумного коня (т.е. выберет хорошего Другого).

Главное различие в мировоззрении Платона и Лакана коренится в восприятия феномена Закона, коннотация которого у Лакана жёстко увязывается с репрессивностью. По Лакану, миром правит бесчеловечный порядок. Платон же видит в свободном упорядочивании и законотворчестве путь к высшему благу.