Томас Венцлова разными, но всегда примечательными путями входил в жизнь моего поколения в России и становился нам дорог. Мне близки и его прекрасные литовские стихи, и то, что он сделал для перевода и понимания русских поэтов на своем родном языке (о котором речь пойдет дальше в части этой статьи, касающейся сравнения индоевропейских языков друг с другом). Но сейчас особенно хочется вернуться и к его роли как литературоведа и историка русской словесности, входившего в круг тех, кто давно уже примкнул к семиотическому (и кибернетическому- в том широком смысле, в котором это нами понималось в шестидесятые годы) подходу к этой сфере духовной деятельности. К тому, что мне уже приходилось писать об этой стороне его неутомимой работы, теперь нужно прибавить самую высокую оценку написанного им о Бродском. В этом приношении к его чествованию я остановлюсь только на одной теме, относящейся к Петербургу и .в частности, к его названиям.

В своем проницательном разборе «Путешествия из Петербурга в Стамбул» Венцлова вслед за Бродским касается и названий этих двух городов. Он замечает: «Константинополь и Петербург- младшие, вторичные города, эксцентрические по отношению к своим универсумам, созданные однократным волевым актом выдающегося реформатора. Оба названы именами своих основателей (в случае Петербурга это имя небесного покровителя Петра , что, впрочем, не меняет дела). При этом в обоих случаях имена эти были заменены на другие, варварские»[1] . Переименование для Бродского- важнейшая часть судьбы города. Это отражено в названии его статьи об этом предмете - «Путеводитель по переименованному городу»[2] и в рассуждениях на тему названия города, с которых она начинается. Бродский сравнивает двух исторических деятелей, чьи имена входили в название города,- Ленина и Петра[3]. Он справедливо замечает, что на самом деле в разговорном языке жители города используют достаточно трудные для произношения гибридные сложные слова, образованных от этих собственных имен, - одно (Петер-бург) по происхождению германское (голландско-немецкое), а другое (Ленинград) - церковно-славянско-русское. Вместо обоих в повседневной речи выступает сокращенное Питер, которое по Бродскому все же несет в себе след своего первоначального иноземного происхождения. Я хотя и не коренной житель города, но достаточно часто в нем бывал и даже живал и очень много говаривал с петербуржцами, в том числе именно на эти темы. У меня не было ощущения, что иноземность сейчас просвечивает в этом просторечном по преимуществу наименовании[4]. Когда город в очередной раз переименовывали, я много обсуждал возможное новое название со знакомыми (тогдашними) лениградцами. Они слышать не хотели о том, что город можно было бы официально назвать «Питером». Для них это прозвище было слишком интимным, годным только для внутреннего семейного употребления (так его использовала и Ахматова в «Поэме без героя»; догадка об анаграмме Пбг в начальных буквах слов, образующих ее заглавие, мне не кажется основательной). Любопытна языковая сторона проводившегося Бродским и следом за ним - Венцловой сопоставления Константинополя и Петербурга. Долгое время греческое πόλις, потеряв основное исходное значение «города (первоначально его укрепленной возвышенной части-акрополя) вообще», в разговорном языке Византии употреблялось как название одного определенного города- ее столицы- Константинополя, лишь после завоевания турками и переименования которого слову πόλις было возвращено его прежнее общее значение. Вторая половина официального сложного имени этого города стала на время заменяться в византийском просторечии его второй частью. Сходным образом и Петербург в народе стали называть слегка измененной (на самом деле старой) формой первой части словосложения (исходного голландского «Питер-бурх», лишь спустя десятилетие с лишним замененного окончательно формой немецкого звучания «Петербург»).

Бродский с присущим ему интуитивным ощущением живого языка и его движения верно почувствовал, что введенная Петром Великим начальная вспомогательнаяя отсылка к святому - «Санкт» давно отмерла по естественному ходу вещей (поэтому, замечу попутно, искусственность ее нового возрождения при последнем переименовании очевидна и только компрометирует всю затею).

Наличием двух главных сменявших друг друга названий – «Санкт- Петербург» и «Ленинград» и сокращенного «Питер»- сложность вопроса называния города не исчерпывается. Сам Петр Великий и поэты XVI I I века, а следом за ними Пушкин и поэты Пушкинской поры использовали и образованное на греческий лад «Петрополь», к которому я вернусь ниже. В том же смысле и в сходной функции, что и грецизированное Петрополь, Пушкин и его современники вслед за Державиным употребляли словобразование «Петроград»[5] как церковнославянизм, пригодный для поэтического высокого штиля. О нем сановные лица вспомнили в следующем веке в начале Первой Мировой войны. Наплыв яростных противонемецких настроений вынудил их уже в августе 1914г. заменить этим книжным русско-церковнославянским словосложением название «Санкт - Петербург» (его первоначальные голландские истоки к тому времени стали нераспознаваемыми). Город назывался этим явно искусственным способом на протяжении 10 лет- от 1914г. до 1924г., когда переименование оказалось нужным для (как выяснилось, по времени достаточно ограниченного) сохранения памяти о Ленине. При этом форма названия «Ленин-град» повторяла образец заменяемого ей книжного «Петр-о-град» (только без соединительного гласного «о»[6]); в этом смысле новообразование соответствовало тому, что Е.Д.Поливанов назвал «славянским языком революции». В этом случае, как и в других подобных, неологизм революционного времени строился как церковнославянизм старого высокого штиля[7]. Широкая оппозиция к идеям, делам и партии Ленина после провала путча 1991г. привела к возвращению старого немецкообразного имени города с восстановлением «Санкт», казалось бы. давно отжившего свой век.

Не менее удивительным , чем это непостоянство названия, становящееся привычным, представляется то, что эта его особенность была давно предугадана в русской литературе. Русский писатель-энциклопедист романтик В. Ф. Одоевский в 7-м письме свого фантастического сочинения «4338-й год», напечатанного в 1840г., писал об ученых 5-го тысячелетия н.э.: «В небольшом кружку с жаром говорили о недавно вышедшей книжке; эта книжка была представлена Конгрессу[8] одним молодым археологом и имела предметом объяснить весьма спорную и любопытную задачу, а именно о древнем названии Петербурга. Тебе, может быть, неизвестно, что по сему предмету существуют самые противоречивые мнения. Исторические свидетельства убеждают, что.тот город был основан тем великим государем, которого он носит имя. Об этом никто не спорит; но открытия некоторых древних рукописей привели к мысли, что, по неизъяснимым причинам, сей знаменитый город в продолжении тысячелетия несколько раз переменил свое название. Эти открытия привели в волнение всех здешних археологов; один из них доказывает, что древнейшее название Петербурга было Петрополь, и приводит в доказательство стих древнего поэта:

Петрополь с башнями дремал...

Ему возражали, и не без основания, что в этом стихе должна быть опечатка. Другой утверждает, также основываясь на древних свидетельствах, что древнейшее название Петербурга было Петроград. Я не буду тебе вычитывать всех других предположений по сему предмету: молодой археолог опровергает их всех без исключения. Перерывая полуистлевшие слои древних книг, он нашел связку рукописей, которых некоторые листы больше других были пощажены временем. Несколько уцелевших строк подали ему повод написать целую книгу комментарий, в которых он доказывает, что древнее название Петербурга было Питер; в подтверждение своего мнения , он представил Конгрессу подлинную рукопись»[9].

Одоевский строит свой прогноз будущего исследования на многообразии ему известных названий города. Скорее всего в цитированном фрагменте его первоначально увлекла занятная интеллектуальная игра. Мы знаем много названий одного и того же города и полагаем, что знаем исторические их соотношения (на самом деле ранняя история этих названий в точности во времена написания цитированного текста Одоевского еще не были изучены по документам петровского времени). Представим себе, что эти имена города дойдут до будущих исследователей нашего прошлого, которые не будут знать, как эти слова соотносились друг с другом функционально. Что в этом случае смогут реконструировать будущие ученые? Каковы будут их вероятные альтернативные гипотезы? Одоевский пробует решить эту задачу, относящуюся к той области, которую Умберто Эко в терминах семиотики Перса назвал «абдукцией»[10]. Одоевский попутно (как бы сам того не зная) делает правильные умозаключения, приводящие его – и тех ученых будущего, о которых он повествует,- к предсказанию (prediction) реальной будущей роли Петрограда и к верному предположению о прошлом (postdiction в терминах таких логиков, как Хемпель[11]), когда основным названием был Петрополь (см. ниже). Предсказание и «постсказание» «пророка, предсказывающего назад» (пастернаковская формулировка в «Высокой болезни» определения историка у Шлегеля, имя которого у него спутано) в равной степени у Одоевского явилось следствием того, что в современной философии науки называется «мысленным экспериментом». Но при этом удивительно то, что он допустил наличие неизвестных причин переименований города в будущем. Он знал, а отчасти и предсказывал результат- несколько названий, сменявших друг друга. Почему они следовали друг за другом, Одоевский и им описанные историки будущего не могли знать.

В смене составных названий Петербурга есть две составляющие. Одна касается имен, образующих первую часть словосложения. Они заменяют друг друга по причинам идеологическим. От этого меняется внутренняя форма слова, тот концепт (означаемая сторона знака), который есть у этого слова, как и у названий многих других городов[12]. В отличие, скажем, от названий рек, остающихся тысчелетиями неизменными и оттого делающими исследование гидронимов одним из самых надежных средств древней истории, имена городов не только соотнесены с конкретными географическими единицами- их (первичными) денотатами или референтами, но могут иметь и дополнительное философское, религиозное и политическое значение. Здесь не выполняется семиотический тезис об отсутствии у собственных имен концептов (при наличии денотатов или референтов). Название города может быть одновременно и политическим символом, что показала длинная череда переименований многих городов России и всей империи в советское время. Имя Ленина в названии Петербурга выступало в этой семиотической роли только в интервале 1924-1991 гг., т. е. на протяжении 67 лет. Весь остальной период от основания Петербурга и до нашего времени проходил под двойным знаком царя-основателя города и его покровителеля, давшего ему имя. Соотношение этих двух религиозных и исторических вторичных денотатов, соотнесенных с концептом и через него- с первичным денотатом- городом, тоже постепенно менялось. Историки семиотического аспекта русской культуры полагают, что название Петербурга постепенно подвергалось секуляризации по мере выдвижения на первый план царя в ущерб отодвигаемому апостолу [13]. Происходит изменение внутренней формы имени города, приводящее к перемене означаемого-концепта при сохранении означающей стороны знака и его географического денотата-города. Для «петербургского мифа», воплощенного в описанном В.Н.Топоровым и его последователями «петербургском тексте» русской литературы, важен как персонаж только сам царь с его скульптурными мифологическими атрибутами. Именно приурочение имени города к царю и делало неизбежным переименование вскоре после свержения монархии. Замена одного имени другим объясняется конкретными историческими обстоятельствами ХХ в. и поэтому ее причины не могли быть угаданы (в отличие от самого факта замены). Иначе обстоит дело со вторыми частями этих словосложений. Они восходят к древним диалектным индоевропейским названиям «города». Синонимия и соперничество двух этих основ, выступающих в разбираемых нами именах города в форме -бург (входившей в обозначение Петербурга[14] с его основания до 1914г. и вернувшейся после 1991г.) и -град (заменявшей первую по разным, несхожим друг с другом причинам в период 1914-1991гг.), могут восходить к ранней предистории индоевропейских языков. В этом смысле явление, открытое Одоевским, имеет очень древние корни. Иначе говоря, те переименования, которые произошли на протяжении трехсот с небольшим лет в истории Петербурга, с точки зрения сравнительно-исторической ономасиологии, изучающей соотношение слов с обозначаемыми ими предметами, являются поздней относительно краткой частью многотысячелетней истории индоевропейских названий «города», разъясняемой новейшими открытиями в отношении ранее неизвестных индоевропейских языков - хеттского и других анатолийских и тохарского. Древнейшим из этих названий «города» является, повидимому, то, которое в южно-славянском церковно-славянском языке русского извода имеет форму – град(ъ), сответствующую восточно-славянскому русскому –город (например, в таких старинных названиях, как Нов-город, Бел-город, Уж-город, Китай-город). Можно думать, что слово в этом значении, реконструируемое в двух фонетических вариантах как *gher-dh-/*gher-t(h)- «обнесенный оградой= огороженный, город»[15], восходит к древнейшему состоянию индоевропейского праязыка (так называемому «индо-хеттскому»), которое датируется временем, предшествовавшим отделению от него (около V- го тыс. до н.э.) прасеверноанатолийского (из последнего позднее развивается хеттский язык). В хеттском языке указанным славянским словам и их индоевропейскому прототипу соответствует хет. gurta- «крепость, укрепленный город, цитадель, акрополь» с производными от него словами gurta-wanni - «относяшися к крепости (о человеке)», gurta-lli- «имеюший свой храм в акрополе (о боге)»[16]. В тохарском, отделение которого от раннего индоевропейского по лексикостатистическим и диалектологическим выводам предположительно следовало за анатолийским, слово сохранилось как тох.Б kercci «дворец» (Pluralia tantum)[17]. В значении «город» в тохарском используется другая по корню основа - тох.Б rīye, A ri (cр. сложное слово индоевропейского типа тох.А ri-pāşe «защитник= спаситель города») <*wri-, родственная палеобалканскому фракийскому bria «город»[18]. С древнебалканскими индоевропейскими диалектами сходно и приведенное тохарское наименование «дворца». Праформа тохарского Б названия «дворца» *gher-dh-iyo- точно соответствует фригийскому названию города Gordium, образованному от фриг. – gordum «город»[19]. Фриг. gordum «город», как и родственное славянское слово в производных с конечными -город, -град, учаcтвовало в качестве второй части в названиях городов, являвшихся словосложениями, как фриг. Mane-gordum «город Манеса (или город людей?)»[20]. Семантическое различие между фригийским, хеттским и славянским, с одной стороны, тохарским, с другой, подобно смысловой разнице между греч. πόλις «город, крепость= акрополь» (по Фукидиду)[21], санскрит. pūr- «город» (в ведийском «крепость») и литовским pilis «дворец», латышск. pils «дворец», pil-set- «город», др.-прусск.-pil(l)e как вторая часть названий мест Sassen-pile= Hasen-berg, Wosis-pile “Cigin-burg”, Nawan-pile[22] (=Νεαπόλις, Нов-город), ср. также чешск. hrad «крепость, замок, кремль, дворец», употребляемое и как название пражского акрополя. Кроме хеттского, фригийского и славянского из других индоевропейских диалектов древнее значение основы *gher-dh-сохранял индо-иранский: родственное древнеиранское слово, из-за религиозных новшеств в авестийском приобретшее иное значение ( «убежище - логово или жилище дэвовских злых существ»[23]) оставило след в заимствованиях в финно-угорском: удмуртск. gurt «селение, деревня, родина» [24]. В других индоевропейских диалектах основа *gher-dh- сохраняет значение «огороженное место», но без отнесения его к «городу»: значение «дом»[25] есть в санскрите (gŗha) и готском (gards), в других языках разные виды ограды и огороженного: литовск.gãrdas «огороженное место, загородка, загон, стойло »[26], албанск. gardh «огороженное место, изгородь, забор» , др.-исландск. garđr «ограда, двор», др.-англ. geard «загородка, сад, огород» (откуда современное yard), др.-в.-нем. garto (откуда современное Garten); те же значения в словах, происходящей от фонетически дублетной основы *gher-t(h)- : греч. гомеровск. χόρτος «огороженное место, ограда»; лат. hortus «сад», co –hors «огороженное место, двор, скотный двор»[27], валлийск. garth « огороженное место». Этот сдвиг значений в части диалектов можно объяснить воздействием семантики той конкурирующей основы, с которой данный тип слов сталкивается и в занимающих нас названиях (первоначальном голландском и последующем немецком) Петербурга.

Речь идет об основе, которая для раннего индоевропейского восстанавливается в форме *bherg’h-; она выступает как глагол и как гетероклитическое прилагательное[28] или производные от них в хеттском (глагол park-/ park-iya- «подниматься, расти», итератив к нему park-ešk--, прилагательные park-u- «высокий»; park-i- «поднятый вверх; возвышенный, вознесенный»; производные от оcновы на –u- итератив parg-aw-ešk-, parg-anu- «делать высоким», parg-ašti «высота», parg-eššar «вышина»[29]), лувийском ( parri-<*bh[o]rg’h-i «высокий» c закономерным для лувийского исчезновением звонкого придыхательного палатального ) и тохарском : тох. А и Б pärk- «вставать, подниматься (о небесных светилах)», тох. Б pärk-älñe «начало, восход», kaum-parki «восход солнца», pärk-are «длинный», тох.А pärk-är«длинный» , kaum-parkänt-«восход солнца». В некоторых диалектах собственно индоевропейского после выделения из него анатолийского и тохарского от этой основы были образованы новые названия «крепости, города»: готск. baurgs «город» c cоответствиями в других германских языках; к этой горманской основ и восходит –бург в названии Петербурга Петербурга. Сходное слово с фонетическими чертами индоевропейского диалекта, близкого к германскому (так называемого «догреческого» или «пеласгского»), было заимствовано в древнегреческий в форме πύργος. Основа, фонетически близкая к этой диалектной индоевропейской, известна как название троянского акрополя Περγαμος. Ко времени несколько позже Троянской войны относится датируемое началом I-го тыс. до н.э. заимствование похожего названия «замка, крепости» burgana- в урартский язык и в некоторые другие языки Ближнего Востока. Сходным было и происхождение заимствованного в древнеармянский названия «городской башни» burgn.

Из числа других многочисленных синонимов «города» в отдельных индоевропейских языках, засвидетельствованных в более позднее время[30], с точки зрения исторических индоевропейских сопоставлений с приведенными выше названиями Петербурга особый интерес представляет уже обсуждавшееся слово, общее для греческого (πόλις), санскрита (pūr-) и балтийских (литовск. pilis «дворец») языков. В терминах индоевропейской диалектологии можно сказать, что оно было одним из древних названий «укрепленного города, акрополя» в части восточно-индоевропейских языков, к которым в этом случае примыкают и балтийские. Возвращаясь к вопросу о соотношении переименований Петербурга с реконструируемой по данным сравнительной ономасиологии историей названий «города» в праиндоевропейском и его потомках, можно заметить, что эта история (наукой понимаемая как стохастический процесс) предоставляет последующим поколениям говорящих на индоевропейских языках несколько возможностей для выбора. Они могут придерживаться наиболее архаичного названия. Так можно охарактеризоват основу, которая в ее церковнославянской форме –град (руссифицированной благодаря отпадению конечного гласного, еще сохранявшегося в старославянском, как и в позднепраславянском *gordъ) завершала названия города, принятые от начала Первой мировой войны до конца советской империи. Другим возможным выбором, продолжающим германское слово, которое активно проникало в другие языки на протяжении нескольких тысячелетий, было то исходное голландское название «города», которое в его онемеченной форме –бург оказалось наиболее живучим и теперь победило своего основного славянского конкурента. Эта борьба происходила в официальном языке (где она еще далека от завершения[31], хотя бы уже потому, что старое советское название сохраняется во многих специальных сферах) в то время, как разговорная речь уклонялась от разрешения спора, ограничиваясь той сокращенной формой, сведенной к собственному имени (Питер), в которой нет ни той, ни другой основы, унаследованной от индоевропейского.

Отчасти сходным образом складывалась история названия города в речи поэтической. По-своему она тоже уклонялась от следования официальному курсу (в какой-то степени это продолжается до сих пор, делая именно форму Петрополь особенно значимой для культурной, литературной и музыкальной сферы жизни города). В поэтическом словаре почти не было места казенному слову с завершающим -бург. По словам В.Микушевича, «нельзя не обратить внимания на то, что в русской поэзии ХIХ века Петербург — название табуированное. Ему предпочитают Град Петров, Петроград, Петрополь»[32]. Но последнее из этих альтернативных имен, позднее долго ограничивающихся поэтической сферой (все три используются в «Медном Всаднике»), в начале мелькает среди первых еще не установившихся имен строившегося города, неожиданно оправдывая угаданную Одоевским гипотезу одного из описанных в его утопии будущих исследователей. Петр Великий в письме к жмудскому старосте Григорию Огинскому от 13 июля 1703 года обозначил место, откуда письмо посылается, как “Петрополь”[33]. Судя по письму ближайшего сподвижника Петра графа Ф.А.Головина: «сей город новостроющийся назван в самый Петров день Петропол». Сходное название нового города “Питерпол(ь)”, употребил Б. Голицын в своем письме к Петру от 17 августа 1703 года.[34]. Говорили и о «Петрополисе». Но эти варианты быстро отпали. Об идеологическом использовании формы «Петрополь» в петровское время свидетельствует употребление ее Феофаном Прокоповичем в контексте, снимающем оппозицию царя и апостола, о которой упоминалось выше.

Ломоносов, употреблявший и принятую потом формулу «град Петров», начинает традицию одического торжественного употребления слова «Петрополь», в котором (как позднее у Пушкина) обращено внимание на его звуковую структуру, богатую плавными фонемами: они, как открыл еще в одном из первых сборников русских формалистов Л.П.Якубинский, важны для языка поэзии. В ломоносовской оде1762г. в строках

В удвоенном Петрополь блеске
Торжественный подъемлет шум,

одновременно используется звуковая инструментовка, ориентированная на употребление плавных сонантов - латерального [л] и дрожащего [р]- и подбор сочетаемых с ними губных - шумных [п], [б] и [в]- и носового [м] .

В сходном звуковом окружении слово в 1783-1784гг. употребляет Державин в оде «Видение мурзы». Это цитированное в приведенной фантазии Одоевского поэтическое наименование на древнегреческий лад было продолжено многими поэтами (ср.. например, у М. Н. Муравьева, роль которого для русской поэзии прояснена в труде В.Н.Топорова, в стихотворении "Путешествие": «С своими зданьями предстал, Петрополь, ты»). В некоторых случаях его употребления у Пушкина можно думать о стилистических и фонетических факторах, способствовавших этому выбору, как в двустишии в «Медном Всаднике»

И всплыл Петрополь как тритон,
По пояс в воду погружен.

Кажется вероятным, что Пушкин подобрал такие слова , напоминающие о греческой образности, которые вместе с тем связаны одинаковостью сочетаний звуков: Петрополь ... тритон. В то же время (как и в других частях этой же поэмы) аллитерации изобилуют, образуя ряд морфем и слов с одинаковыми началами: всплыл-Петрополь-По – пояс – в- воду- погружен. Употребление наименования «Петрополь» в поэзии продолжается и во второй половине XIX в., хотя оно оказывается возможным в ином иронически-просторечном стилистическом ключе в сочетании с неточной рифмой (Петрополь с глухим губным смычным в согласной части созвучия- соболь с оответствующей парной звонкой фонемой), предвещающей поэзию ХХв., как у Некрасова в его стихотворении «О погоде»:

Вспомним Бозио. Чванный Петрополь
Не жалел ничего для нее.
Но напрасно ты кутала в соболь
Соловьиное горло свое.

Хотя внешние обстоятельства казалось бы могли снова вернуть слово из чисто поэтического употребления в более широко используемый словарь[35], тем не менее инерция, способствовавшая закреплению других устоявшихся синонимов, до сих пор не позволяла это сделать.

Нынешнее увлечение именем Петрополь связывается с пристрастием к нему Мандельштама. Он начинает его использование со стихов, где ясна и музыка, его, как до него других больших поэтов, привлекшая к «певучему имени» города («Мне холодно. Прозрачная весна/ В зеленый пух Петрополь одевает ...»).

Это поэтическое наименование города закреплено в цитируемом ниже стихотворении Мандельштама, где умирающий Петрополь повторяется рефреном (при том, что в другом стихотворении Мандельштам узаконил именно название Ленинград).

На страшной высоте блуждающий огонь!
Но разве так звезда мерцает?
Прозрачная звезда, блуждающий огонь -
Твой брат, Петрополь умирает!
На страшной высоте земные сны горят,
Зелёная звезда летает,
О, если ты звезда - воды и неба брат,
Твой брат, Петрополь умирает!
Чудовищный корабль на страшной высоте
Несётся, крылья расправляет...
Зелёная звезда - в прекрасной нищете
Твой брат, Петрополь умирает!
Прозрачная весна над чёрною Невой
Сломалась, воск бессмертья тает;
О, если ты - звезда - Петрополь город твой,
Твой брат, Петрополь умирает.

Что означает в этих стихах умирание города? Оно представлено метафорой тающего «воска бессмертия». Город- брат «прозрачной зеленой звезды»- блуждающего небесного огня, брат неба и воды («прозрачная весна « в параллельном стихотворении связана звукописью с властвующей здесь Прозерпиной, о которой речь идет и в «Египетской марке»).. Город принадлежит звезде земных снов, горящих «на страшной высоте». И этому городу суждено умереть «в прекрасной нищете» (предвидение одного из стихотворений воронежских тетрадей). Апокалиптическое видение чудовищного корабля- самолета, расправляющего крылья на этой «страшной высоте», готово перенести нас к кошмарным образам стихов о могиле неизвестного солдата. Этот город мандельштамовских первых стихов и озарений тает. Крик о помощи, обращенный к блуждающему огню на небе.

В те же годы о «козлиной песне»- трагедии умирания старого Петербурга и его книжных обитателей писал в прозе и стихах (одно время Мандельштаму нравившихся) Вагинов, испытавших сильнейшее влияние Мандельштама. Для него греческая аналогия имела прямой исторический смысл: он думал, что в Петербурге того времени (двадцатых годов двадцатого века) погибала несостоявшаяся культура, напоминавшая ту. которая была в Афинах времени их расцвета. Сравнение Мандельштама и Вагинова скорее позволяет заключить, что мандельштамовский Петрополь должен был погибнуть не так, как вагиновская Антиохия (прозвище города у Вагинова[36]). Таяние воска бессмертия- вселенская катастрофа, которую символизирует чудовищный корабль в высоте (видение, до того являвшееся Блоку). Ленинград или Петербург, о внешних приметах которого говорит одно из поздних стихотворений Манделштама с «голосами мертвецов» (где сам он признается, что не хочет умирать) - уже не Петрополь.

ССЫЛКИ НА ЛИТЕРАТУРУ.

Эмиль Бенвенист. Индоевропейское именное словообразование. М.: изд. иностр.лит-ры, 1955.

Эмиль Бенвенист. Словарь индоевропейских социальных терминов. М.: изд. группа «Прогресс» «Универс», 1995.

Cветлана А.Бурлак. Историческая фонетика тохарских языков. М. Институт востоковедения, 2000.

Томас Венцлова. Статьи о Бродском. М.: Baltus. Новое издательство. 2005.

Семира и В.Веташ. Астрологическая карта Петербурга-Ленинграда, Спб., Ареал, 1997

Тамаз В. Гамкрелидзе, Вячеслав Вс..Иванов. Индоевропейский язык и индовропейцы. Тбилиси: изд. Тбилисского унивеситета, тт. I - I I, 1984.

Вячеслав Вс. Иванов. Хеттский язык. М.:УРСС, 2001 (2 исправл. и дополн. изд.).

Михаил Кураев. Путешествие из Ленинграда в Санкт-Петербург. Путевые заметки. П. Русско-Балтийский информационный Центр Блиц, 1996 (журнальное изд.: «Новый Мир» 1996, №10).

Юрий М. Лотман, Борис А. Успенский . Отзвуки концепции "Москва — третий Рим" в идеологии Петра Первого: (К проблеме средневековой традиции в культуре барокко) // Художественный язык средневековья. М., 1982.

С. П. Луппов Неосуществленный проект петровского времени строительства новой столицы России. //Труды библиотеки АН СССР и ФБОН АН СССР. Т. 3. М., 1958, с. 304 — 308.

Владимир Микушевич. Вокруг Третьего Рима. //Новая юность, 1998, № 31.

Владимир Ф. Одоевский. 4338-й год. Петербургские письма.// Руccкая фантастическая проза эпохи романтизма (18201849 гг.). Л.: изд. Ленинградского университетеа, 1990, с. 367-397.

М.В.Отрадин (сост., вступ. ст., коммент.). Петербург в русской поэзии XVIII – первой четверти XX века: Поэтическая антология. – СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2002.

Письма и бумаги императора Петра Великого. Т. 2. СПб., 1889.

А. В. Предтеченский (ред.). Петербург петровского времени. Л., Изд. АН СССР, 1948.

М.Синельников (ред,) Петербург, Петроград, Ленинград в русской поэзии "Лимбус-Пресс", 1999.

Владимир Н. Топоров. Прусский язык. Словарь. E-H.М.: Наука, 1979.

А.М. Шарымов. Предыстория Санкт-Петербурга. 1703 год. Книга исследований.СПб.:Издательство “Журнал Нева”. 2004.
 Леонид Шейнин. Полуторамесячная столица — Шлотбурх.//«Новый Мир» 2002, №11.
 Douglas Q.Adams. A Dictionary of Tocharian B. Leiden Studies in Indo-European 10. Amsterdam/Atlanta, GA: Rodopi, 1999.

Christian Bartholomae. Altiranisches Wörterbuch zusammen mit Nacharbeiten und Vorarbeiten. Berlin , 1979.

Joseph Brodsky, Less than one. New York : Farrar Strauss Giroux, 1986.

Carl Darling Buck. A Dictionary of selected synonyms in the principle Indo-European languages. Chicago : The Univesity of Chicago Press (a paperback ed.), 1988.

Pierre Chantraine. Dictionnaire étymologique de la langue grrecque. Histoire des mots. I-II Paris : Klinksieck. 1984.

Umberto Eco,.. I limiti dell'interpretazione. Milano: Bompiani. 1990.

Jānis Endzelīns. Senprūsu valoda..// Jānis Endzelīns .Darbu izlase, IV s., 2d.., 1982. ll. 9-351.

A. Ernout, Antoine Meillet. Dictionnaire étymologique de la langue latine. Histoire des mots. Paris; Klinksieck, 1994 (4 éd.).

Hans Gustav Güterbock, Harry Hoffner (ed.). Chicago University Hittite Dictionary. Vol.P. Chicago, 1997.

Carl G. Hempel, Fundamentals of Concept Formation in Empirical Science. University of Chicago Press, Chicago. 1952.

Carl G. Hempel, Typological Methods in the Natural and Social Sciences// Hempel, C.G. (ed.), Aspects of Scientific Explanation and Other Essays in the Philosophy of Science, The Free Press, ( New York ), 1965, , pp.155-171.

Carl G. Hempel, Carl G. (), Philosophy of Natural Science. Prentice-Hall, Englewood Cliffs, NJ. 1966.

Zdzislaw Kochanski . Conditions and Limitations of Prediction-Making in Biology .//
Philosophy of Science, Vol. 40, No. 1 (Mar., 1973), pp. 29-51.

Winfred P. Lehmann. A Gothic Etymological Dictionary. Leiden : Brill, 1986.

Vittore Pisani . Saggi di Linguistica storica. Scritti scelti. Torino : Rosenberg & Sellier, 1959.

Jaan Puhvel. Hittite Etymological Dictionary. Vol.4. Words beginning with K.Berlin/ New York : Mouton- de Gruyter, 1997.

I. Singer. Muwatalli’s Prayer to the Assembley of Gods through the Storm-God of Lightning (CTH 381). Atlanta , 1996.