Ирина Ескевич

Фрагменты книги «Метафизика денег»

Научное чудо преумножения хлебов

Вопрос о количественном аспекте денег долгое время считался экономистами малоинтересным и незначительным, а то и вовсе пустым вопросом.

Стало распространенным утверждение, что в теории денег нет ничего менее существенного, чем их количество, выраженное в долларах, фунтах или песо[1].

В этом смысле XX век недалеко ушел от XVIII-го, когда Дэвид Юм писал:

… деньги суть не что иное, как представители товаров и труда. Так как при излишке денег требуется большее их количество для представления товаров, то для нации, взятой в целом, это не может быть ни полезно, ни вредно – как ничего не изменилось бы в торговых книгах, если бы вместо арабских цифр, которые требуют меньшего числа знаков, стали бы употребляться римские, состоящие из большего числа знаков[2].

Между тем во второй половине ХХ в. на небосклоне мировой экономической мысли восходит звезда первой величины, Милтон Фридмен, руководитель экономического центра университета в Чикаго, городе, некогда славящемся своими гангстерами и фондовой биржей, где возникали и рушились многомиллионные состояния.  Деньги и именно в их количественном аспекте – один из главных научных интересов Фридмена, о чем говорят названия таких его работ как «Количественная теория денег: новая формулировка», «Оптимальное количество денег» и др.  М.Фридмен – уважаемый всеми, признанный исследователь денег (с 1967 г. – президент Американской экономической ассоциации, с 1976 г. – Нобелевский лауреат в области экономики). И между тем его теория денег похожа на шляпу волшебника с двойным дном. Что-то в этой шляпе исчезает бесследно. Что-то, напротив, обретается из ничего. Нас будет очень интересовать устройство этой шляпы, ее второе – неэкономическое - дно. Впрочем, у самого М.Фридмена теория денег вызывает скорее ассоциацию с японским садом. Он прямо так и пишет (очень красиво):

В теории денег есть нечто, напоминающее японский сад. Она несет в себе эстетическое единство, порожденное разнообразием, а ее кажущаяся простота скрывает почти непостижимую сущность: брошенный на поверхность взгляд растворяется в бесконечной перспективе, и все зримое осознается как единое целое, лишь рассмотренное с разных сторон, не спеша и пристально. Отдельные элементы могут доставлять удовольствие независимо от общей картины, но реализуются полностью лишь потому, что составляют часть целого[3].

Второе действие книги мы и проведем в этом удивительном денежном саду, на который проливаются не менее удивительные денежные дожди. Вот только калитка, ведущая в этот сад – ужасно скрипучая. Просто перепрыгнем через нее. А уж потом будем думать, почему она скрипит, неприятно и раздражающе, как пение павлина.

Научное чудо преумножения хлебов

Салуянов (с интересом): Денежные дожди? – Увы, гипотетические. Проливающиеся над неким очень интересным «гипотетическим обществом», обитателей которого «проще считать бессмертными и не меняющимися со временем». Это общество характеризуется также следующими «общими» чертами: раз и навсегда заданы вкусы и предпочтения его обитателей; объем его физических ресурсов фиксирован; при этом (как ни странно) в обществе господствует конкуренция. К этим общим чертам Фридмен добавляет еще несколько специальных, к которым мы  обратимся, как только возникнет такая необходимость. И вот над этим обществом однажды появляется невесть откуда взявшийся вертолет и, сперва пролив один пробный образцово-показательный денежный дождь, который обитатели общества приняли было за событие уникальное,  начинает затем методично и неторопливо, обеспечивая прирост денежной массы темпом 10% в год, поливать деньгами бессмертных граждан нашего удивительного общества. Но завидовать этим гражданам не стоит. Потому что (вот он, первый обескураживающе неожиданный научный вывод теории Фридмена)

«внезапно упавшие с неба деньги представляются каждому члену нечаянной удачей, но когда общество в целом к этому дождю привыкнет, то окажется, что его членам, каждому в отдельности, сделалось не лучше, а хуже. Ухудшение это проявляется в том, что он попросту стал беднее»[4].

Фридмен даже подсчитал, во сколько раз – в 1,2 раза беднее. Куда же вытекло 20% богатства гипотетического общества, где и чем впиталось? По Фридмену получается, что просто дематериализовалось, бесследно растворившись в воздухе… Как чуть позже растворится в нем и сам вертолет. Зато у общества появится совершенно безумное на первый взгляд правительство, которое придумает какой-то особенный, а впрочем, неважно какой, налог исключительно для того, чтоб, собрав его, немедленно сжечь в камине. А точнее – постоянно и планомерно сжигать, уменьшая денежную массу общества с той же скоростью 10% в год, с которой ее сперва старательно наращивал вертолет.

Это захватывающее и легкое поначалу повествование относится, однако, если сравнивать его со спортивными байдарочными походами, к шестой, самой высокой, категории сложности. Ведь оно сплавляется по крутым и почти что непроходимым порогам тридцати четырех формул и закручивается мутными водоворотами особого научного жаргона чикагской экономической школы. Так что не успев понять, что произошло, мы в итоге оказываемся лицом к лицу с ошеломляющим выводом: если реально наращивать денежную массу и не в каком-то там «гипотетическом» обществе, а в реально существующей стране под названием США, причем со скоростью не более не менее, чем 2% в год, то это приведет не просто к росту богатства страны и ее граждан, а к «взрывному», по замечанию самого Фридмена, росту, эквивалентному реальному приросту капитала на 200-600 млрд. долл. в год (дело происходит в конце революционных шестидесятых).

То есть что получается? Номинальное количество денег в обществе похоже на особой конструкции кран, позволяющий вливать богатство в общество или, напротив, его выливать (в зависимости от того, правильно или нет повернут этот кран). И если кран количества денег поставлен на зарубку «оптимально», то богатство в общество прямо течет, как в сказке. Причем течет с максимально возможной для него скоростью. Настоящее чудо преумножения хлебов. Богатство (самое настоящее, реальное богатство) в обществе преумножается (или в данном случае может преумножаться, если правительство прислушается к нему) исключительно благодаря интеллектуальному усилию Милтона Фридмена, предложившего оптимальный темп роста денежной массы применительно к США. Денежная масса должна расти (что не тождественно постулату о том, что денежной массы должно быть ровно столько-то) со скоростью 2% в год – и всё. Словно бы найдено магическое заклинание. Это даже не алхимия – там золото из свинца. Здесь золото – без всякого свинца. Богатство вплывает в страну словно огромные дирижабли, которые никто не строил и не снаряжал. Фокус это или чудо? Не так уж важно. Но производить это чудо – тоже функция денег, открытая Фридменом, но так и не попавшая в число хрестоматийных.   

В чем, кстати, причина самих ярких «экономических чудес» XX в. – немецкого и японского? Приводятся тысячи причин, но никто, кажется, не проанализировал окрестность скачка с позиций фридменовой теории оптимального количества денег. Как знать, случайно (или неслучайно), но так, быть может, совпало, что правильно повернулся кран и богатство в эти страны откуда-то в темпе слилось, а слившись, тут же переработало под себя структуру производства и потребления в этих странах. (Вот, написала и вдруг наткнулась в «Библио-глобусе» на книгу Виктора Юровицкого «Эволюция денег», в которой автор утверждает: «российское экономическое чудо возможно». Что его может произвести? Деньги, разумеется, - говорит автор, - хорошая денежная политика).

Так или иначе, над Фридменом никто не смеется. Напротив. Ему вручают за его интеллектуальную «алхимию» Нобелевскую премию. К нему прислушиваются. Его всемерно уважают. Его, заявившего, что допечатывая ежегодно немножко новых денежных знаков – минимум усилий, - «мудрое» правительство может тем самым  непомерно обогатить своих граждан и всю страну. Удивительные вещи творятся в мире объективного научного знания. Тем более поразительные, чем менее понятен язык, на котором о них  говорится. Но наша задача в этой главе – вовсе не найти ошибку в расчетах и рассуждениях великого экономиста (ведь медитация исключает критический подход, предполагая, напротив, открытость разного рода сюрпризам), а понять, в чем и почему он абсолютно прав, а для этого разыскать в его рассуждениях те самые шлюзы, что и делают возможным перекачивание богатства – вот мы и проговорились – из формы в форму: из экономического богатства в литературное, психологическое, художественное, а из них - в метафизическое, ну и, соответственно, наоборот. Мы все же не верим Фридмену, что богатство может взяться исключительно из правильности математических и психолого-экономических расчетов ученого (или все же может?). Вот прорваться (или скорее просочиться) сквозь эту правильность может: откуда и как? Как, вроде бы понятно – перераспределившись. «Сдвиги в распределении богатства» - это и внешний и внутренний эффект колебаний номинального денежного количества, на что неоднократно обращает внимание своих читателей сам ученый. А вот откуда – это нам и предстоит увидеть, поискав просветы и прорези в прочных и плотных занавесках денежной теории Милтона Фридмена.

Наиболее явная и сразу бросающаяся в глаза «прорезь» вкралась в сад одним странным контрабандным словечком, которое можно принять за что угодно, даже за шутку автора. Выведя свое замечательное 2%-ное правило, Фридмен завершает свою работу  «Заключительными шизофреническими заметками». Понять, что именно в них шизофренического (вот оно, это контрабандное словечко), не так-то просто. Четкие такие, продуманные заметки. Своего рода авторское самооправдание.

«Читатель, хотя бы немного знакомый с моими предыдущими работами, должен заметить, что политика в отношении денежной массы, намеченная в предыдущем разделе, отлична от той, в защиту которой я столь долго выступал. Я призывал к увеличению денежной массы постоянным темпом, обеспечивающим стабильность цен на конечные продукты, который, по моим оценкам, должен составлять для США около 4-5% в год для денежного агрегата, включающего наличность вне банков и все депозиты коммерческих банков, как срочные, так и до востребования. […] Когда я выступил с 5%-м правилом, еще не был завершен анализ, представленный в настоящей работе. […] Оправданием в какой-то мере может служить то обстоятельство, что, предлагая 5%-е правило, я всегда подчеркивал, что постоянный ожидаемый темп роста денежной массы является более существенным моментом, чем знание точной величины этого темпа. Это убеждение крепло во мне по мере завершения теоретической и эмпирической частей настоящей работы. А 5 или 2%-е правила представляют собой лишь некий идеал. Которому мы будем пытаться реально следовать. Выигрыш от перехода к 5%-му правилу будет выглядеть, я убежден, карликовым по сравнению с ожидающим нас в перспективе выигрышем от перехода к 2%-му правилу. Хотя, возможно, и это малое вполне достойно затрачиваемых усилий. Поэтому я поддерживаю 5%-е правило как промежуточную цель и все еще далекий идеал для нынешней практики»[5].

Шизофреническая нотка этого пассажа и проявилась, пожалуй, в следующих «простых» словах: «Я всегда подчеркивал, что постоянный ожидаемый темп роста денежной массы является более существенным моментом, чем знание точной величины этого роста».  А) постоянный, б) ожидаемый – вот две простые суровые нитки, на которые и начнут нанизываться затем сложные бусы умозаключений и формул Фридмена. «Постоянный темп» задаст линию объективных математических расчетов. «Ожидаемый темп»  определит линию субъективного («разумного», «рационального») поведения граждан общества. В «постоянном ожидаемом темпе» эти линии сойдутся, обеспечив прилив богатства в общество.  Почему только постоянный, почему только ожидаемый – на эти вопросы Фридмен не только не отвечает, он их не ставит вовсе. Ведь эти вопросы, будучи поставленными, могут откровенно показать, где тот порог, споткнувшись о который, наука тут же необратимо превращается в магию. Фридмен же хочет – науку оставить, а магию – не то чтобы изъять, а так – оставить незамеченной жировой прослойкой своей объективной научной мысли.

Но «постоянный ожидаемый темп» - далеко не единственная «шизофреническая» вольность работы. Есть в ней вещи и гораздо более «ненормальные». «Ненормальные» - не значит «плохие». В свое время мы уже видели, что безумные процедуры, творящиеся во внутренних психбольницах культуры, служат лишь укреплению и оздоровлению пресловутой логической реальности, а следовательно, есть ее собственная невидимая, подводная часть. В этих невидимых мутных зонах, в частности, происходит отождествление разноплановых и разнопорядковых объектов, позволяющее им вскарабкиваться по строительным лесам планомерно и расчетливо обезумевшего закона тождества  в области, им казалось бы внеположные.  Зачем? Чтоб расположиться в них и уверенно зажить. Это вот «вскарабкивание» реальности, прорывающейся в зону экономической видимости с неэкономических этажей своей осуществленности, мы и можем наблюдать в «Оптимальном количестве денег» Милтона Фридмена.

«Оптимальное количество денег» – глубоко эзотерический текст, если под эзотерикой понимать не тайное учение рыцарей Чаши Святого Грааля, франк-маcонов,  розенкрейцеров, каббалистов или гностиков, а комплекс неких внутренних событийных актов самой реальности, щедро оплаченный  - что и позволяет ему оставаться потайным - все теми же «аптекарями из Фигареса», т.е. нашим нежеланием видеть в данном случае в работе Фридмена что-то кроме самого «обычного» научного исследования, пусть и с достаточно необычными выводами, интересными, правда, лишь политикам и экономистам. Между тем в этом «самом обычном научном тексте» и происходит, быть может, настоящая революция 1968 года («будьте реалистами: требуйте невозможного»), а не та, «театрализованная», студенческая, в Париже. Если последняя – это красота, это зрелище, это шик (а до чего шикарны хиппи, к примеру) под музыку рок-н-ролла и сладкие стоны сексуального раскрепощения, прекрасная щедрая юная пена тысяч откупориваемых бутылок шампанского, в каждой из которых мерещится исполняющий желания Джинн, то сам этот Джинн обитает, возможно, в японском саду текста Фридмена. Этим Джинном реальность и прорывается навстречу чаяниям миллионов – о хорошей жизни для всех, ставшей возможной в развитых странах в так называемую эпоху массового потребления, чтоб осуществилась и ее главная «мечта» – быть во всей своей мощи и красоте, для чего ей и нужно, чтобы эти миллионы ее хотели и жаждали. И она переплавляется в вожделенные формы все более доступных автомобилей «Форд» и «Рено», фешенебельных домов и квартир в кредит, модных интерьеров и гардеробов, все более «сексуальной» бытовой техники, добавляя свои метафизические миллиарды к тем экономическим миллионам, что затратило в 60-е годы правительство США на осуществление программы по борьбе с бедностью. Реальность хочет быть предельно востребованной. И помогают ей в этом снова деньги. Ну и Милтон Фридмен, свежо и неординарно взглянувший на них, хоть и задавался другою целью – быть полезным и нужным экономике своей страны. С этой целью он и допускает шизофренические компоненты в алхимическую лабораторию своей научной мысли. Самых крупных и играющих из них два:

1. четко и филигранно выполненное разотождествление самого темного и загадочного понятия денежной теории - «реальное количество денег» и

2. серия спонтанных отождествлений двух различных и вовсе не совпадающих величин – «количества денег в обороте» и «денежного запаса».

Это как в «Записках сумасшедшего» Гоголя: «Я тут выяснил, что Испания и Китай – это одна и та же страна. Вот, напишешь Китай, так и получится Испания». У Милтена Фридмена сплошь и рядом наблюдается то же самое: он напишет «неприкосновенный денежный запас», так и получатся - «оборачиваемые денежные активы».  

Рисунок этих разотождествлений и отождествлений весьма замысловат и прихотлив, хоть и густо припорошен добротностью и какой-то кустарной основательностью (словно мы попали в гости разом к Манилову и Собакевичу) рассуждений и умозаключений ученого.  Исследуем предельно внимательно первые двадцать страниц текста, предшествующие сорокастраничному рывку из гипотетического общества в экономику США, в процессе которого в темпе вводятся и мгновенно сводятся в формулах всякие специальные величины (полюбуемся их звучанием): «предельный продукт денег», «предельные неденежные услуги», «цена воздержания», «внутренняя дисконтная ставка» и т.д. и т.п., понятные лишь дипломированному экономисту. Мы же рассмотрим те первые двадцать страниц, где буквально на пальцах доказывается сама поразительная возможность реального обогащения (или реального обнищания) как результата - всего-то навсего -  изменения номинального количества денег.

Чтобы навести четкость на интересующий его предмет, Фридмен для начала убирает из поля зрения все мешающее и до времени ненужное, наделив «гипотетическое общество» рядом специальных черт. Это: абсолютная неизнашиваемость и абсолютная неликвидность всех капитальных благ. То есть капитальные блага «существуют бесконечно долго» и «не могут быть куплены или проданы». Затем: «кредитование и заимствование запрещены». И: «допустим только обмен услуг на деньги и денег на услуги». При этом: «все деньги представляют собой декретные деньги, т.е. листки бумаги, на которых написано «Один доллар». Пусть для начала в этом обществе имеется фиксированное количество подобных бумажек, скажем 1000». 

Уже в этих условиях содержатся интересные странности, из которых возможны весьма далеко ведущие «проходы».

Странность 1. Если капитальные блага нельзя продать и купить, следовательно, они являются богатством исключительно в натуральной, не стоимостной форме. Но капитальные блага – это производственный ресурс. И вдруг на 16 странице рассуждений появляется загадочная фраза: «что повысило цены потребительских услуг по сравнению с ценами производственных ресурсов». Если ресурсы не могут продаваться и покупаться, то как они могут иметь цену, как формируется эта цена, как, наконец, определяется их стоимость?  Даже и не пытаясь ответить на эти вопросы (а сам Фридмен об этом, разумеется, таинственно молчит), просто примем на заметку: абсолютно неликвидные в экономике объекты могут между тем обладать стоимостью, каким-то непостижимо нерыночным способом сравнимой со стоимостью реально продаваемых и покупаемых товаров. И это неявно, но открыто утверждает не кто-нибудь, а лауреат Нобелевской премии в области экономики Милтон Фридмен. Проходы? Они очевидны. В реальной экономике абсолютно неликвидны многочисленные объекты (которых, кстати, становится все меньше). Нельзя, например, купить или продать цвет: красный, синий, оранжевый, белый. Хоть Соса-Соla и сделала было попытку присвоить себе синий цвет и запретить тем самым всем другим компаниям на свете использовать его в своих логотипах и рекламе.  Неликвидны:  алфавит, слова, цифры, двенадцать интервалов октавы. Хоть зарегистрированное, как торговая марка, слово может уже покупаться и продаваться. Между тем все это – те капитальные блага, без которых невозможно производство практически ни в одной из отраслей экономики, это универсальные производственные ресурсы, вполне отвечающие условию Фридмена: они «существуют бесконечно долго, не могут быть воспроизведены или, наоборот, утрачены и не требуют никаких издержек для своего поддержания».  Вчитавшись во Фридмена, придется признать интересный факт: эти капитальные блага имеют стоимость.  Как и многие другие, не менее востребованные реальностью, к примеру, все эти «несущественные» и «маленькие» институты… необычных дружб, странных браков, причудливых увлечений. А ведь именно благодаря им и осуществляется порой сцепление и взаимодействие различных органов и деталей реальности, там, в ее «сельскохозяйственных» глубинах, где и работают «машины по обработке земли», принявшие облик Невесты, на теле которой периодически и планомерно случаются буйные интеллектуальные «цветения». Об этом прекрасно осведомлена Дю – девушка некогда сумасбродная, независимая и гордая, но задействованная реальностью на поисках особых грунтовых вод, всех этих артериальных дельт и протоков, пролегающих в душах некоторых персонажей ее очень маленькой странной истории, она и шприц такой специальный нашла – Мишу Хангера, - чтобы впрыснуть в них  эликсиры так щедро вырабатываемых в ней желаний и грез, которые потягивают через соломинку чужие незнакомые усталые рты и влажным от которых мне представляется все ее окружение, сами стены ее комнат, камни мостовых, по которым она так стремительно передвигается, – идя рядом с Дю, всегда рискуешь поскользнуться. И вот, теперь, уже капельку постаревшая и уставшая, наша девушка выставила миру счет. Она ведь работала на него (пусть кому-то и кажется, что бездельничала, занимаясь исключительно своей частной жизнью, в которой так самозабвенно – в пользу этого мира - грезила) и считает (вполне законно, возможно), что мир ей должен. Должен много денег за ее «услуги» (они так внимательно и сурово смотрят сейчас на нас, ее чуть раскосые разноцветные глаза), - услуги, которые она отчасти даже материализовала – в собственном недостроенном доме. Вот эти потеки камня на склоне, поросшем соснами, она – за бешеные деньги – теперь и продает, вместе с самой собой, сделавшейся вдовой своей собственной истории, вместе с этой историей, вместе со всеми плодами своих «трудов», о которых она сама может лишь догадываться, но которыми точно забит ее дом (и неважно, что готов лишь фундамент). Она знает, короче, лучше всякого Милтена Фридмена, что абсолютно неликвидные в экономике вещи стоят денег, порой огромных. Она видит это сквозь экономические пелены реальности, как свершившийся факт своей собственной судьбы. Беда лишь в том, что сами услуги – вещь нематериальная и складированию не подлежит (чтобы можно было их наглядно предъявить реальности во всей убедительности и мощи). - Кстати, об услугах... Очнемся... И продолжим рассматривать странности специальных черт гипотетического общества М.Фридмена. Вот только Дю не будет на них вместе с нами смотреть, ведь Дю никогда не рассматривает подробности своей собственной истории. Я имею в виду каждая Дю – в том числе та, что невидимо обитает в нас самих.

Странность 2. Продаваться и покупаться могут исключительно услуги. Это и понятно. Услуги отличаются от материальных товаров тем, что момент производства и момент потребления услуги абсолютно совпадают. Кроме того, поскольку в гипотетическом обществе запрещены заимствование и кредитование, момент покупки услуги совпадает с моментом ее потребления, а момент продажи – с моментом производства (Вот это обстоятельство ты и не учла в свое время, моя бедная Дю). То есть сама услуга никак не включается в богатство как индивида, так и гипотетического общества в целом. Если бы мы составили бухгалтерский баланс каждого производителя и всего общества, то увидели бы (ну не надо, не смотри на меня так укоризненно, Дю, это только кажется, что я не о тебе говорю), что его имущество состоит из абсолютно неликвидных внеоборотных активов («капитальных благ», как пишет Фридмен) и абсолютно ликвидных оборотных средств, представленных исключительно деньгами (и не вздрагивай при слове «деньги» так крупно – реальность ведь щедро платит за твои услуги, только не тебе. Почему? А чтоб было неясно, за что именно она вообще платит). Неизъяснимая стоимость внеоборотных активов заморожена, а само  соотношение двух разделов баланса весьма подвижно, но только за счет колебаний размера денежных запасов. Валюта баланса, т.е. стоимость имущества или, так сказать, богатство, может номинально изменяться лишь за счет изменения величины денежных средств. Что ведет к номинальной переструктуризации богатства. А реально? А вот с реальностью происходящих здесь процессов и возникают всякие неясности. Равно как и с процессами, в которых и задействована сама реальность.

Реальное количество денег… Современная экономическая наука давно отказалась от этого понятия. Экономисты оперируют такими величинами, как реальный и номинальный рост ВВП, реальный и номинальный обменный курс валют, реальная и номинальная заработная плата, но понятие «реальное количество денег» так аккуратно ампутировано от тела экономической теории, что даже шрама не осталось. Что, впрочем, объяснимо и понятно. Ведь если номинальное количество денег легко сосчитать (вот, в гипотетическом обществе была в обращении одна тысяча долларов, вертолет сбросил с неба еще одну: всего теперь, стало быть, в наличии  две), то реальное количество денег вообще неисчислимо в денежных единицах. И потому тем более интересна теория Фридмена, что он пытается работать (и работает) в ней с этим «темным», «неясным», «неопределимым», «неисчислимым» реальным денежным количеством, вводя как первый из основных принципов своей монетарной теории такой: «(1) Фундаментальное различие между номинальным и реальным количеством денег». Когда он дополнит этот принцип вторым – «(2) Кардинальное отличие перспектив, открывающихся перед отдельным индивидуумом и обществом в целом при изменении номинального количества денег», - он сможет заявить: «Эти моменты составляют ядро монетарной теории». После чего обволакивает это ядро еще тремя принципами, из которых последний снова: «Смысл понятия «реальный запас денег» и его роль в процессе перехода от одного стационарного состояния к другому».

К огромному огорчению читателей в «Оптимальном количестве денег» Фридмен не дает прямого определения «реального количества (запаса) денег» и совершенно не разъясняет его смысл. Такое определение появится в другой его работе – «Ценовые ориентиры»:

Реальное количество денег – это количество денег, выраженное в товарах или услугах, которые можно на них купить, или число недель, за которые можно заработать такой доход[6].

То есть Фридмен дает не одно, а сразу два определения реального количества денег. Оба они работают в «Оптимальном количестве денег» и задают своеобразные ножницы, которыми Фридмен и подстригает затем свой красивый японский сад, между прочим дозволяя этим ножницам некоторые вольности. Смотрим, как они работают.

Для начала Фридмен фиксирует номинальное и реальное количество денег в гипотетическом обществе. Первое он измеряет в долларах, предположив, как мы видели, что их у общества имеется одна тысяча. Причем, заявив эту тысячу, он, спустя пару страниц, на которых размышляет о том, зачем в гипотетическом обществе вообще нужны деньги, внезапно вопрошает: «Сколько же денег пожелают иметь люди, руководствуясь названными мотивами?». Тот факт, что он уже ответил на этот вопрос – 1000 долларов, -  ничуть его не смущает.

Очевидно, ответ должен выражаться не в номинальных, а в реальных единицах, иначе говоря, в объемах товаров и услуг, которыми люди захотят распоряжаться в денежной форме[7].

То есть вопрос адресован уже реальному количеству денег. Не видя «возможности ответить на этот вопрос на абстрактном уровне», он прикидывает это количество, «исходя из эмпирических данных», которые позволяют приравнять его к 1/10 годового дохода, или к доходу за 5,2 недель. Так что в сущности Фридмен весьма преданно держится своего определения реального количества денег, хоть ответ и выглядит несколько странно. Каков объем товаров и услуг, которыми люди распоряжаются в денежной форме? – Он равен доходу за 5,2 недель. Объем отождествлен с доходом. Зато найдена единица измерения реального количества денег – число недель. Если активизировать проходы из этой находки, то они укажут на несколько чрезвычайно важных для нашего исследования моментов:

1. Реальное количество денег неисчислимо в долларах, вообще в любой валюте. Реальные деньги выскальзывают из долларов, рублей, иен. Как, наверно, умеют выскользнуть из ван гогов, аптекарей и носорожьего рога.

2. Реальные деньги безразличны и к собственным формам. Они просто уходят из понятной, проясненной и прозрачной зоны денежных форм. Куда?

3. То, что лежит у нас в кошельках и на пластиковых картах, - реально вообще не деньги. То есть реальных  денег у нас нет - ни там, ни там. Что вовсе не означает, будто бы мы ими не распоряжаемся…

4. Если номинальные деньги – чеканят, печатают и т.д. и т.п., то реальные деньги производятся как-то совсем по-другому. Из чего и как? 

Мы остережемся, однако, говорить о каких-то других – вторых – деньгах. Просто осознаем, что, переместившись из области номинального в область реального количества, деньги мгновенно сменили свой облик, функции, стиль поведения и даже, возможно, сущность. Чуть позже мы попытаемся рассмотреть и их.  А пока что продолжим следить за рассуждениями Фридмена, попутно удивляясь своеобычию чикагского стиля письма и мысли.  

Итак, зафиксировав начальное номинальное и реальное количество денег в своем гипотетическом обществе, он затем связывает их следующей фразой: «1000 долларов соответствует 1/10 годового дохода, а сам он оценивается в 10 000 долларов». И уже после этого с помощью вертолета устраивает «скачок в номинальном количестве денег», удвоив их количество – в обществе в целом и у каждого его гражданина. Что происходит дальше?

Если бы каждый из них решил придержать свой избыток наличности, то ничего больше не произошло бы. Сохранились бы цены, и годовой доход общества составлял бы все те же 10 000 долл. Просто запас наличности соответствовал бы теперь не 5,2-недельному доходу, как было ранее, а 10,4-недельному.  Но это не тот образ действий, который свойствен людям. Для них нет ничего более привлекательного, как принять случившееся за неповторимое чудо[8].

Поэтому они, согласно Фридмену, решат вернуть свой запас наличности к довертолетному 5,2-недельному уровню, а свалившиеся с неба деньги немедленно истратить на дополнительное потребление.  То есть:

Каждый будет стремиться уменьшать свой запас наличности, пытаясь истратить больше денег, чем он получает. Но затраты одного суть поступления другого. Члены общества в целом не могут истратить больше, чем они получают, - это и есть тождество национальных счетов. Однако оно отражает и другой фундаментальный факт: сумма индивидуальных запасов наличности равна количеству денег в обществе. Индивидуумы как целое не могут «истратить» этот запас – они могут только обмениваться деньгами. […] Нетрудно предвидеть финал. Волна попыток истратить больше денег, чем получено, будет постепенно затухать, оставляя после себя след в виде растущей цены услуг. Добавленные листки бумаги не изменяют ни одного из условий в обществе. Они не делают доступными какие-либо новые, дополнительные объемы продукции, не изменяют вкусов и предпочтений, а также номинальную или фактическую скорость обращения. В результате, когда наступит равновесие, номинальный доход будет составлять уже 20 000 долл. вместо 10 000 долл. при том же в точности, что и прежде, потоке реальных услуг»[9]. 

Это при неожиданном разовом денежном дожде. А что будет происходить при ожидаемом непрерывном денежном дожде, увеличивающем денежную массу темпом 10% в год?

Реагировать на этот постоянный денежный дождь люди могут, как и в случае одного скачка, т.е. поддерживая неизменным свой денежный запас в реальном выражении. Если они поступят именно так без промедления, то все реальные параметры не должны измениться[10].

То есть люди не будут рассматривать дополнительные небесные деньги как увеличение своей покупательной способности,   

а просто добавят эти доллары к своему начальному запасу, чтобы поддержать его на привычном уровне 1/10 годового дохода[11].

В этом случае все реальные величины сохранятся, при том что номинальные синхронно, прямо как выныривающие из морской воды дельфины, возрастут на 10% - и доход и соответственно цены. Той же цифрой – 10% в год - выразится и темп инфляции. Однако

Поступать так фактически люди не будут. Каждому в отдельности кажется, что он может распорядиться своими деньгами лучше: потратить часть упавших на него денег для потребления, уменьшив тем самым свой номинальный запас, вместо того, чтобы все их просто добавить к запасу. Ему кажется, что каждый доллар, на который он уменьшает свой запас, позволяет истратить 10 центов в год на дополнительное потребление. […] Поскольку теперь каждый сберегаемый доллар обесценивается на 10 центов в год (раньше эти издержки равнялись нулю), то наш  субъект попытается уменьшить свой реальный денежный запас. Пусть, например, при росте цен на 10% в год он захочет иметь 1/12 вместо 1/10 своего годового дохода от продажи собственных услуг. т.е. 4 1/3 вместо 5,2-недельного дохода. И здесь мы опять возвращаемся к уже рассмотренной выше проблеме. В то время как каждому в отдельности кажется, что он может потреблять больше за счет уменьшения своего запаса денег, общество в целом этого сделать не сможет, потому что вертолет не изменил ни на йоту ни одной реальной величины, не добавил обществу никаких реальных ресурсов. Попытки людей уменьшить свои денежные запасы просто приведут к скачку цен и понижению этих запасов с 1/10 до 1/12  годового дохода в номинальном выражении. […] Встав однажды на этот путь, общество идет по нему и дальше. Пока цены и номинальный доход растут на 10% в год, реальный доход остается постоянным. И так как номинальное количество денег также растет на 10% в год, оно остается в постоянном отношении к доходу – 41/3-недельного дохода от продажи услуг[12].

Вот так и получилось, что обитатели гипотетического общества реально обеднели.  Но! (И вот именно здесь и расходятся у Фридмена лезвия ножниц реального денежного количества). Объем услуг, которым граждане распоряжаются в денежной форме, остался тем же. Следовательно, представленное в этом объеме реальное количество денег у граждан сохранилось на прежнем уровне. Однако сам этот уровень исчисляется Фридменом в числе недель. А это число понизилось с 5,2 до 4 1/3. Вместе с ним понизился, утверждает он, и «уровень богатства». Вот богатство, исчислимое в реальном денежном запасе, и разотождествилось. Оно, с одной стороны (со стороны объема услуг), осталось тем же, а с другой стороны (со стороны числа недель, за которое можно заработать такой доход), уменьшилось. Уровень богатства выражается теперь не одним числом, а неким интервалом. Сколько, например, у Вас детей? О, их число реально колеблется от двух до трех. Психиатрический ответ. Так и с реальным богатством. В нем заводится странное количественное шевеление, так что край богатства, взятый линией его уровня, начинает дышать и колебаться (в нерешительности, быть может, – скрыться ему или все же показаться в полный рост) – от 100% себя самого до 80-ти и наоборот. Прямо как трепетная грудь взволнованной красотки.  Несмотря на уверения Фридмена, что богатство реально уменьшилось, мы застаем его (богатство) в этом неразрешимом маятниковом движении: вверх, до прежнего уровня, и снова на 20% вниз, еще раз вверх и снова вниз. Оно не может установиться, успокоиться, замереть. Оно работает по принципу клапанов сердца.

В это интересное «рабочее» состояние «богатство» (или «реальное количество денег») и привело то самое противозаконное отождествление «неприкосновенного денежного запаса» и «оборачиваемых денежных средств», на которое мы уже указывали, перечисляя шизофренические компоненты научного метода ученого. Характеризуя наличные деньги граждан (а других денег в гипотетическом обществе нет), Фридмен может в одном месте написать, что это «реальный резерв для покрытия необходимых расходов», который полностью тратится каждым гражданином на услуги и вновь пополняется за счет дохода от продажи собственных услуг» (с.58), а спустя четыре страницы преспокойно заговорить о нем же, но уже как о НЗ -  «запасе денег на случай непредвиденных расходов» (с. 62).

Последнее определение прямо противоречит одному из исходных заявлений Фридмена: «1000 долл. соответствует 1/10 годового дохода, а сам он оценивается в 10 000 долл.», которое означает, что деньги делают 10 оборотов в год, причем делают это все деньги, среди них нет отложенных и тем самым изъятых из оборота. Но вывод, что реальный запас снизился с 5,2- до 4 1/3-недельного запаса,  может быть получен только при условии, что вся тысяча долларов – неприкосновенный запас! В самом деле. Если все деньги гражданина находятся в обороте, он при всем своем желании не сможет снизить их величину, выражаемую 5,3-недельном доходом.  Формула «истратить больше, чем он получает» уже не работает в условиях ожидаемого непрерывного денежного дождя, ведь вместе с денежной массой растут и цены. Не должна вроде бы работать и формула: «истратить больше, чем он тратил раньше». Он раньше тратил всё и теперь будет тратить всё. Вот если бы раньше он придерживал деньги, а теперь решил их частично потратить, то тем самым устроил  бы в обществе свой собственный импровизированный денежный дождь. И если это сделают разом все граждане гипотетического общества, этот дождь будет весьма и весьма ощутимым. Эти дополнительные деньги (дополнительные не в обществе вообще, а в его реальном денежном обращении) действительно вызовут рост цен. Скажем,  на те 20%, о которых говорит ученый. Но, будучи потраченными, они снова с неизбежностью вернутся к гражданину – такой вот эффект бумеранга - в виде платы за его собственные услуги и с той же 20%-й надбавкой к цене, ведь выросли все цены! Реально же снизить наличность, которой он располагает, этот гражданин сможет только по формуле: «покупать услуг больше, чем продавать». И если в случае одноразового дождя он попытался – безуспешно - реализовать это желание за счет немедленного расходования денег с неба, то все, что он может предпринять во втором – это снизить собственное производство и тем самым собственный доход. Но так ли «устроены люди», что готовы пойти на это – беднеть по доброй воле? Нет, вроде…

Так что же это получается у Фридмена?

Ошибка!

Ошибка!

Ошибка!

Вот, оказывается, почему так въедливо и противно скрипела калитка, ведущая в наш японский денежный сад. Мы же не хотели, даже слово такое дали, что не будем  искать ошибки. Но ошибки взяли и обнаружились сами. Нет никакого научного чуда преумножения хлебов! И наш красивый дирижабль богатств, вплывающий реальными инвестициями в экономику разных стран, полопался выводком мыльных пузырей, пустотелых и несчастных. А вместе с ними лопнули и наши исследовательские планы. И все, что нам остается сейчас, это растерянно замолчать. Но наше молчание вдруг прорастает приятным, сочувствующим и лишь самую малость язвительным  голосом Салуянова. 

Первый монолог Салуянова

Вот видишь… деньги… Они ведь такие … липкие. Их не перехитрить. Но липкие не как мухоловка, варенье, почтовые марки или там язык хамелеона. Они липкие, как… ну да, как притяженье Земли. Их липкость то есть – их масса, их собственные гравитационные силы. Ты попала в зону действия этих денежных гравитационных сил там, в первом действии, весьма сомнительном, согласись,  и спорном. Они-то и гнули, скривляли, все время сбивая с намеченного пути, логику твоего повествования. Прямо американские горки какие-то… Так что мы все время оказывались в итоге немного не там, куда ты обещала нас привести. Снова и снова из новой начальной точки стартовали. Но ты слушалась не предписаний стройной аргументированности рассуждений, а, скорее, действия этих денежных гравитационных сил. То есть позволяла деньгам все время вмешиваться в твои планы, зависая и проносясь вокруг них на причудливо комбинируемых орбитах. Но эти орбиты все равно выдавали  присутствие мощной невидимой денежной массы, вокруг которой ты и кружила, с упоением являя нам «озарения» - мгновенные снимки увиденного с этих орбит. Лишь являя, заметь, но даже не пытаясь разглядеть  в подробностях. Что вполне объяснимо, конечно. Ведь только эта бешеная скорость и была твоей защитой. Твоим способом не упасть прямо на этот насторожившийся денежный массив. Только скорость оставляла тебе относительную свободу передвижений. На этой скорости ты и перемахнула через забор японского сада, не желая выслушать, что тебе калитка говорит: учти, снизишь скорость – и ты пропала. Что ж, именно это ты и сделала на первом круге второго действия. Ты попыталась сократить дистанцию между собой и огромным массивным денежным телом. Чтобы разглядеть какие-то подробности, да? Но сократить дистанцию ты могла лишь одним способом – сбавить скорость. И тогда уж сама масса денег подтянула к себе тебя, перебросив на новую орбиту – куда ближе и тесней предыдущей. Но ты не удовлетворилась и снова сбавила скорость, не постеснявшись даже этих нескольких скомканных от твоих скоростных перепадов страниц. Да что там. В какой-то момент ты взяла и вообще остановилась. Ошибка, ха! Ты же ведь сперва совсем к другому нас подводила. Но без дистанции этого другого уже не увидишь. Вот и всё! Деньги, говоришь? А сама в них влипла, все равно, как бестолковая муха в гигантскую мухоловку. Ведь деньги липкие, оказывается, и так и так… И как Земля для Луны, и как язык хамелеона для мошки. А, между прочим, сама же как-то и заявляла, что непреодолимо далеким может быть только предельно близкое, «залипшее прямо на изнанку шедевров», - ты, кажется, так говорила? А деньги – это потрясающий культурный шедевр. Вот только мало кто ими как шедевром пытался полюбоваться… И вот, короче, сама  залипла… Ну ладно,  бывай. Пока!

И здесь Салуянов от нас уходит.  Я должна открыть про Салуянова один маленький секрет. Если мы против воли залипаем на деньги, то сами деньги, и тоже против его воли, с размаху падают и залипают на самого Салуянова. Вы можете, встретившись с ним где-нибудь в кафе, битый час рассказывать ему ваши новости, но Салуянов сидит, улыбается на вас, на музыку, на движение людей вокруг, реагируя на вашу мимику, разглядывая  игру ваших жестов, но при этом абсолютно вас не слушает, то есть слушает, конечно, но скорее как щебетание птиц. Да вы и не в обиде на него. Он вообще-то комфортный очень. Ради этого комфорта за бокалом мартини вы готовы все что угодно ему простить. И его рассеянную невнимательность тоже. Да и новости у вас который год уж какие-то совсем не новые. Но стоит вам случайно произнести – «Деньги!» - это магическое и всегда для него сверхновое слово, как Салуянов тут же выходит из своей милой рассредоточенности, словно бы ему с размаху дали  поддых или запустили в висок булыжником, вы и звук удара булыжника о Салуянова слышите, и вот в его глазах светятся пытливость и ум (а Салуянов очень умный, что и видно из его монолога): «Деньги? Ты сказала – деньги? Что деньги?» - И самым внимательным образом выслушивает ту мелочь, которую вы надумали ему о деньгах ему сообщить – например, что у вас вчера украли кошелек из сумки в книжном магазине «Москва» (там всего-то навсего девятнадцать тысяч рублей было) или что-то еще в том же бестолковом маленьком роде. И потому ему, возможно, и не хочется участвовать в нашем денежном расследовании, но и не участвовать он не может. Деньги! Это единственное слово – а я знакома с Салуяновым двенадцать лет – на которое он реагирует как на падение метеорита, как на удар молнии, как на Божий перст, нацеленный прямо в него. Салуянов (что-то есть в самой фактуре его личности особенное такое) тяжелее денег, это точно. Потому-то они и падают на него отовсюду. Во всех смыслах слова. Ведь, в отличие от нас, Салуянов - очень состоятельный человек, хоть по его виду этого и не скажешь, он держит и фантастически успешно ведет, причем делает это как-то сомнабулически – и не это ли залог его успеха – сразу несколько бизнесов. А тут еще мы - взяли и прямо завалили его деньгами со страниц этой книги. Так что Салуянов не мог не быть с нами, не мог нас про деньги не слушать. А теперь, когда нам, с его точки зрения, больше нечего о деньгах сказать, он ушел. Но – о чудо! – уходя, притянул за собой ту самую денежную массу, в которую мы и влипли было, замолчав. Деньги притянул, а нас - нет, оставил. Вот она – новая дистанция в состоянии покоя. И я гляжу из этого покоя на неожиданную перспективу, открывшуюся со смотровой площадки его монолога. Может быть, отсюда она нам будет лучше видна: